Переправились казаки за Селенгу за реку,

Опущалися на улусы на мунгальские.

По грехам над улусами учинилося:

Разорили все улусы мунгальские.

Они жен, детей мунгалов в полон взяли,

И весь шкарб и живот у них отобрали…

Некоторые из забайкальских казаков принадлежали к монголоидному типу, к тому же носили желтые лампасы и погоны, из-за чего их очень часто принимали за японцев. Очень хитрые и лукавые, они умели приспосабливаться ко всему. Так, во время Русско-японской войны они научились строить печи для приготовления хлеба. «Забайкальский казак самолюбив, – говорил генерал Орлов, – и любит вежливое с ним обращение. Станичному атаману обязательно говорить „вы“… Забайкальцы невзрачны на вид, далеко не похожи на воинов и наверное подверглись бы осуждению какого-нибудь героя Красного села или Темпельгофского плаца под Берлином. Но этот забайкалец хорошо владеет своей винтовкой, шутя проходит 40 верст в один переход и спокойно, уверенно атакует врага. Забайкалец упорен, вынослив на марше, хорошо сидит в седле, довольствуется малым. Его дисциплина, надо сказать, весьма своеобразна. Например, он свободно курит в присутствии своего начальника, и нужны долгие объяснения, чтобы он понял, что не прав. Но когда начальник приказывает ему что бы то ни было, особенно в бою, под огнем, он в точности исполняет полученный приказ. Как воины забайкальские казаки превосходны. Они прекрасно знают местечки и население на китайской границе и живут в общении с монголами. Случается, одна часть семьи живет в Забайкалье, а другая в Монголии, и они поддерживают между собой постоянные отношения. Забайкальские казаки гоняют свои стада пастись в Монголию: по весне они отдают своих бычков монголам на откорм, а осенью забирают обратно, платя по 25 копеек за голову. И никогда не возникает никаких недоразумений. Сделки, часто на десятки тысяч рублей, совершаются на клочке бумаги или вообще под честное слово».

Предметом гордости казаков была украшавшая станицу белая церковь с золотым крестом на голубом куполе. Со стоявшей возле нее колокольни доносился звон, созывающий по праздничным дням верующих на службу. В деревнях и небольших поселках имелись лишь скромные часовни, окруженные палисадом, но при каждой была колокольня и в каждой почитаемые иконы святых, особенно архангела Михаила со сверкающим мечом, святого Георгия, который, сидя на белом коне, поражает копьем дракона, и святого Николая, «полного доброты и любви».

Работавший в дни святых Николая, Георгия, Петра и Павла совершал тяжкий грех. Если ожидался плохой урожай или грозила засуха, прибегали к молитве, служили торжественный молебен, опрыскивали поля святой водой… Забайкальцы скрупулезно соблюдали посты, особенно Великий, предшествующий Пасхе, а перед тем как идти на исповедь, каждый казак шел к родным и друзьям с просьбой простить ему то зло, что он мог вольно или невольно им причинить. Наконец, наступал день Пасхи, и начиналось большое веселье.

Набожность не мешала забайкальским казакам быть суеверными. Мощная, непоколебимая вера, более сильная, чем у солдата или крестьянина, дополнялась восходящими еще к языческим временам практиками. Они боялись «сглаза» и дурных снов, толковали некоторые приметы. Они верили, что вода, в которую окунули кусочек угля, нейтрализует зло, и доверяли словам и действиям старух, которые при помощи странных ритуалов возвращали силу людям и животным. Сорока для них была вестником беды. Ее появление возле дома они трактовали как предвестник эпидемии, грозящей скоту. Если же сорока влетала через открытое окно в дом беременной казачки, казак говорил, что ребенок, которого носит эта женщина, не родится живым; чтобы отвести беду, следовало убить сороку, причем непременно оловянным предметом.

Самый храбрый забайкальский казак ни за что не согласился бы переночевать в бане: это было «нечистое место», в котором обитал «нечистый дух», враг каждой христианской души. Точно так же этот герой отказался бы спать в лесу или возле ведущей в него тропинки, потому что, как уверяли старики, по ней проходят черти со свитой, когда отправляются на собственную свадьбу. Он ни за что не стал бы купаться ночью в реке из страха, что спрятавшийся в ней водяной его утопит. Он был уверен, что нельзя переступать через конскую уздечку, иначе животное заболеет, и нельзя плевать в огонь, не то на губах вылезут болячки. Казак ходил к предсказателям и гадалкам и мог проскакать сто верст верхом к какому-нибудь известному бурятскому шаману.

В начале XX века образованная молодежь начала насмехаться над этими суевериями, но они слишком глубоко укоренились, чтобы исчезнуть моментально, к тому же они не вредили боевым качествам казаков, не уменьшали их воинской доблести и прилежности к службе.

Попы крестили казацких детей, выбирая имя по своему усмотрению, согласно греко-православному календарю. Отсюда распространение имен, не имевших ничего общего с русскими святыми – покровителями войска или с царями… Порой казак объяснял, показывая на сына: «Мы его зовем Саней, но настоящее его имя Хрисанф (по-гречески: золотой цветок). Мы хотели назвать его Александром… Мы очень любим это имя. Сколько царей его носило!.. И наш герой Суворов! Его тоже звали Александром… А благоверный князь Александр Невский!.. Но попробуй поспорь с попом… И вот он Хрисанф…»

Избирались только атаманы станиц и городков. И только всеми уважаемый казак с безупречной репутацией мог быть избран и удостоен чести получить эмблему атаманской власти, насеку, а также станичную или поселковую печать. Попов, лучший историк забайкальского казачества, описывая собрание казаков, выводит на сцену станичного атамана: «С места поднялся атаман. Статный казак высокого роста, широкий умный лоб, из-под темных бровей светлые глаза окидывали присутствующих взглядом. Тотчас воцарилась тишина… Погасили сигареты, придавили пальцем табак в трубках, и все казаки встали. Остались сидеть только убеленные сединами. Сотни глаз уставились на атамана…»

У забайкальского казака были зоркий глаз и тонкий слух – необходимые для охотника качества. Охотясь, он на много недель уходил в тайгу и брал незначительную часть ее богатой фауны для себя и своей семьи. Из леса он также брал древесину, служившую ему материалом для постройки изб и других зданий, саней, телег, повозок. Он сам обрабатывал кожу, шедшую на изготовление обуви и конской сбруи, женщины плели шерсть. Земля давала казаку все необходимое для жизни, он практически ничего не покупал.

Зимой, после окончания полевых работ, из-за сурового климата он был вынужден сидеть дома. Тогда он проводил многие часы за столом с приятелями, пришедшими составить ему компанию: они вместе пели старые казачьи песни, плясали, разумеется, казачьи пляски. Он был очень гостеприимен, и в этом богатом краю его гостеприимство обычно было широким и щедрым. Его стол