– Надя, ты сегодня придешь? – сам для себя неожиданно спросил Сергей; еще минуту назад он хотел просто попрощаться, поблагодарить, что составила ему компанию в походе в клуб. И уйти. Ведь, казалось, эта неделя друг без друга охладила их обоих, показала, что можно и удобнее, как и прежде, по одному…

– А надо?

Заскрипело, и они одновременно, с испугом обернулись на звук. Из своего двора выходил Филипьев.

– Да, надо, – сказал Сергей; ответил скорее механически, чем по-настоящему искренне.

– Ну, значит, до вечера. – Надя пошла к себе.

Сергей закурил.

– Здорово, Сергей Андреич! – окликнул Филипьев.

– Добрый день.

– Из клуба? Ну и как там?

– Концерт был…

– А я фильм показал, да и домой. Работы – делай не переделаешь. – Филипьев вздохнул. – А, это, слыхали, Димку-то, ну которого вы рисовали, зарезали. – И посмотрел на Сергея словно бы осуждающе.

– Зарезали? – Сергей сделал вид, что удивился; его голова сейчас была занята совсем другим. – Как?

– Да как… Пили-пили, а потом нашли его на улице, арматурина из груди торчит… Как обычно, в общем, это у их быват…

– И часто такое?

– Быва-ат, – повторил Филипьев. – У их это запросто. И все потому, что власти нет. Ну, приехал следователь, сидит в конторе, Димкиных дружков допрашиват. Допросит, составит бумаги и – обратно. И всё.

– Н-да…

Филипьев помялся, показал какие-то трубки в руке:

– Вот заварить надо, для полива соединения. Воду вроде путем по осени слил, а все равно, вишь, лопнули. Эх-хе… Пойду вот к дорожникам схожу, может, дадут заварить…

Сергей долго рассматривал те петроглифы, что нашел в прошлый раз. Сразу пробовать добраться до того места, про которое рассказывал Федотько, не отважился. Начинать надо постепенно, с малого.

Решил сделать перетирку коровы с украшениями на шее, или, может, это она траву жует – не совсем понятно… Искусству перетирать писаницы его научил Алексей Пашин, когда-то они много вместе путешествовали. Сначала из интереса, из любопытства занялся этим Сергей, а потом перетирки стали целью большинства его походов…

В этих местах, где природа несет на себе следы многих тысяч лет человеческого пребывания, невозможно пройти мимо древних памятников, и поэтому появляются на картинах практически всех минусинских художников высокие, вкопанные в землю каменные столбы – менгиры, сосуды с причудливым орнаментом, находки археологических раскопок, изваяния; да и сами сюжеты картин часто позаимствованы у петроглифов… Сергей участвовал в нескольких археологических экспедициях и как рабочий, и как художник, скорее даже не из желания заработать, а чтобы ближе увидеть древность, увидеть ее не за стеклом музейной витрины, а здесь, в степи, где был изготовлен когда-то этот медный наконечник стрелы или вот этот глиняный сосуд, вроде совсем новенький, с отпечатавшимся на стенке пальцем древнего гончара…

– Ну, начнем? – спросил как будто разрешения у кого-то Сергей, начал доставать из сумки нужное для работы.

Развернул лист папиросной бумаги и лейкопластырем прикрепил его к скале, на то место, где находился рисунок. Втер бумагу в камень смоченной водой ладонью. Затем выдавил на атласную тряпицу сажу из тюбика и стал мять ее, не боясь запачкать рук, чтобы материал как следует и равномерно пропитался краской.

И вот уже можно водить тряпкой по бумаге, и на ней появляется рельеф камня; углубления становятся светлее, выступы – почти черные. И среди полос, пятен, трещин, природой созданных узоров, вырисовывается корова, более яркая и выразительная, чем на самой скале. И перетирка больше напоминала картину: корова, казалось, шла по опустевшему осеннему полю, темному и холодному, с несколькими сухими травинками во рту. Открылись новые детали, которых на скале Сергей не заметил, угадывались кочки и ямы, появились тени…

– Отлично, – выдохнул он, довольный получившимся.

Отложил тряпку, вытер, как смог, руки, присел на ровный, похожий на кирпич камень, закурил.

День разгулялся, становилось жарко. Сергей снял штормовку, положил сверху на сумку. Дымил «приминой», смотрел вокруг… Енисей чист – лед пронесло, вода спáла, появились отмели, весело, как рыбья чешуя, поблескивают перекаты. Но к концу мая будет новый паводок; в горах начнет таять снег, и Енисей вновь станет широким и бешеным, затопит прибрежные низины, вода в нем помутнеет, поплывут кусты и деревья, коряги, обломки снесенных где-то заборов…

Деревья зазеленели еще не листьями, а как бы самими ветвями – это набухают, лопаются почки, неброско, скупо цветут тополя. Степь теряет свою сухую, блеклую желтизну прошлогодних трав, скоро на месяц-полтора превратится она в нежно-зеленый ковер с пятнышками цветов, а затем опять пожелтеет – высушит солнце ковыли, побегут, погоняемые горячим ветром, перекати-поле. А рядом, у самого берега, трава поднимется высокая и сочная, и тополя у воды и на взгорках покажутся деревьями совершенно разных пород. У одних листья большие и тонкие, светло-зеленые, стволы стройные, раскидистые кроны; а те, степные, – кривые и чахлые, и листья у них меленькие, толстые, запасшиеся редко перепадающей драгоценной влагой.

Что ж, пора… Смотреть окрест можно долго и это не надоест, глаз всегда найдет что-нибудь новое, интересное, – целый день можно так просидеть… Пусть эта перетирка пока висит, сохнет, а он попробует пробраться к таинственной площадке, где описанный Федотько солнечный идол…

Сергей засунул рулон бумаги под ремень, краску, лейкопластырь и нож – в карманы, тряпку держал в руке. Пошел по тропинке дальше.

Вот она становится у́же, у́же, еще шаг – и, кажется, кончилась. До этого места он дошел в прошлый раз. Дальше лишь редкие, слабые выступы на почти отвесном склоне, и надо продвигаться осторожно, тщательно выискивая опору для ног, цепляясь пальцами за камни. Внизу, метрах в пятнадцати, ревет Енисей, сталкиваясь с обрушившимися когда-то глыбами, со стенами скалы.

За несколько минут Сергей сделал с десяток шагов, и вот впереди совершенно непроходимый участок, большой козырек выгибает тело, словно хочет не пустить, сбросить… Сергей отдохнул, прижавшись к мертвому камню, крепко держась за выступы; старался не слушать монотонный, усыпляющий рев, не представлять, что внизу пропасть и камни – запросто можно занервничать, испугаться, потерять равновесие… Потом стал возвращаться.

Он попробовал пробраться с другой стороны, но там место и вовсе гиблое… Неудача испортила настроение, потянула за собой невеселые мысли, воспоминания. Всё, в чем он остро сомневался и чем мучился последние недели, теперь стало до смешного ясно и просто, и сам себе он казался смешным, долго плутавшим на ровном, открытом месте. И вот вдруг точно открылись глаза… И короткие свидания с Надей представились ему теперь только стыдной, грязной попыткой утолить животные желания, прикрываемые с его стороны лживыми словами о каких-то серьезных отношениях, предложениями помочь ей в хозяйственных делах. Надя оказалась проще и честнее. Она понимает – возьми его, сделай его жизнь такой же, как и жизнь большинства деревенских, и