Да, я был недоволен, но все же хотел встречи с Алёной, увидеть ее, еще более увядшую, нездорово располневшую, в той же шубке, что она носила когда-то молоденькой и аппетитной, теперь истертой, поеденной молью, как и ее хозяйка. Хе-хе, можно встать на голову, можно расшибить эту голову о стену – ничего существенно не изменится. Жизнь, она всего-навсего затяжной прыжок из одной ямы в другую. Можно не выходить из музеев, можно все заучить наизусть, но если человек глуп от природы, как мы с тобой, это все, конец, это непоправимо. Чего ты хочешь, ведь время ушло, и сначала ничего не было, и теперь, и тем более ничего не намечается дальше.

И смех чуть не взорвал меня, когда я ее увидел. Она старательно прямилась, на голове высокая, причудливая шапка из меха то ли норки, то ли соболя, не разбираюсь. Да, она старалась казаться солидной и привлекательной, но была похожа на клоунессу. На лице лежал такой слой грима, что никто не отважился бы ее поцеловать, измажешься – не отмыться. Высосанные по юности губы увеличены раза в два, глаза обмазаны черной тушью, но сами они бесцветны, в них теперь ничего не осталось. Она, наверное, жутко пьет. У нее лицо алкоголички. Она пьет и мечтает о лучшем.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

Мы щупаем друг друга взглядами, и я знаю, что у нее похожее чувство, ей тоже горько-смешно. «Вот ты уже какой, Рома. Мальчик Рома, который не решался взять меня за руку. У тебя так отупело лицо, ты побрился клочками, тебе давно надоело бриться, ты делаешь это кое-как, через силу, не глядя в зеркало. Из носа торчат волосинки. Твое пальто потеряло всякую форму и стало похоже на мешок с дырками. Идиотская спортивная шапочка-петушок…» Насмотревшись, чуть привыкнув друг к другу, мы начинаем общаться вслух.

– Я хочу съездить в Петродворец. Ты не против? – спрашивает Алёна.

Я пожимаю плечами:

– Как хочешь. Правда, у меня денег практически нет.

– У меня достаточно. – Она сказала таким тоном, что, мол, ты не беспокойся, за все плачу я, а ты будешь просто спутником.

Подошли к киоску. До Петергофа билет стоит полсотни.

– Дороговато, – вздохнула Алёна. – Вообще-то хочется просто прогуляться по парку, во дворец можно и не ходить. Да?

Я снова пожал плечами, она наклонилась к окошечку:

– Скажите, а без посещения дворца сколько стоит, только проезд – туда и обратно?

И начинается торг. Из киоска сначала звучит: двадцать пять! – потом сбавляют до двадцати, а еще чуть позже доходят до пятнадцати тысяч. Я стою, прячу лицо в воротник, продуваемый ветром, посыпаемый снегом. Ужасная картина предстоящей прогулки по парку Петродворца еще более меня промораживает.

– Ближайший автобус в час, – говорит Алёна. – У нас свободных два с лишним часа, даже три почти. Куда пойдем?

– Не знаю. Ты у нас главный. Я готов хоть куда.

Она пытается улыбнуться.

– А ты завтракал?

– Нет.

– Тогда пойдем перекусим. Заодно и поговорим.

Да, на улице говорить невозможно. Мало что ветер, снег, кажется, не падающий с неба, а поднимающийся с земли и кружащийся, залепляющий все вокруг, так, конечно, еще и толпы людей, шум моторов, голоса зазывающих посетить Пушкин, Кронштадт, Петергоф.

Мы идем по Невскому. На углу Невского и Мойки есть довольно дешевое кафе. Главное, оно с традициями. Все меняется, а в этом кафе лет десять, а может, и больше, фирменное блюдо – сосиски пикантные, всегда несколько видов котлет и солянка. И почему-то народу там обычно почти не бывает, так что можно посидеть, поговорить не стесняясь.

Пожрать не мешает – денёк-то предстоит подвижный, надо набраться сил.

– Что ты будешь?

Черт с ней, если у нее денег немерено, пусть кормит.

– Ну, котлеты…

Она – продавщице:

– Две и одну котлеты традиционные с пюре, две булочки и два салата из помидоров. – Мне: – Может, по сто грамм вина?

– Не знаю, Алёна… Я бы лучше водки тогда…

– Сто грамм водки «Посольской» и сто «Изабели».

Знаю вино «Изабелла». А «Изабель»… Наверняка палёнка.

– Да, и два кофе со сливками.

Шикует. Наверное, все два года копила деньги для этого дня. Заказывает жрачку так торжественно, что мне опять делается смешно.

Людям необходимы праздники, не календарные, а просто, этакие дни психологической разгрузки, отдыха, чтобы потом, отдохнувшими или внушившими себе, что отдохнули, плюхнуться обратно в вонючее месиво существования. Пускай разгружается, я ей мешать не буду, но и помочь, скорее всего, не смогу. Я, кажется, больше ни в каких ситуациях не смогу говорить откровенно, улыбаться, да и, впрочем, не помню, когда мог. Я разлагающийся труп. Тонкая оболочка кожи еще сдерживает готовую брызнуть наружу гниль, но вот-вот она лопнет, и я вытеку, расползусь. Более свежие трупы шарахнутся в стороны, а затем с интересом начнут разглядывать мои останки, принюхиваться, качать головами, предчувствуя такой же конец и для себя. И снег постепенно покроет меня, и все исчезнет…

Мы сидим друг напротив друга в углу небольшого уютного зала, мы не знаем, о чем говорить. Котлеты остывают, источая обалдительный запах натурального фарша. Я тороплюсь приняться за еду, поднял пузатую рюмочку:

– Что ж, за встречу?

Алёна в ответ улыбнулась и даже радостно-смущенно хохотнула, и я заметил, что справа у нее нет теперь одного или двух верхних зубов.

Чокнулись. Отхлебнули. И склонились над тарелками. Надо бы спросить про сына, как вообще дела. А может, совсем и не надо. Может, она совсем этого не желает, хочет забыть об этом хоть на сегодня.

Зато она спросила:

– Как идет жизнь?

Я пожал плечами:

– Да по-прежнему. Так… идет.

– Чем занимаешься?

– Ничем, в принципе. А ты?

– Все там же, библиотекарем.

– А-а… Что, допьем?

Чокнулись. Допили. Пожевали.

– У меня есть место, куда устроиться можно. Зарплата, правда, не очень, но…

– Нет, спасибо, Алён, я нашел как раз работенку.

Я вру. Я хочу не работать, а она может предложить только работу. Там надо горбатиться, потеть, скучать за три сотни, пусть даже за пять. А что это такое – пять сотен?.. Вот они, они же после своего трудового дня ничего больше не могут, они выжаты и опустошены. Они доползают до дому, впихивают в себя ужин, все равно что, падают в кресло или на диван и смотрят в телик, пока могут, а потом засыпают тяжелым сном с кошмарами. И так непрерывно, пока не износятся.

Время от времени я сталкиваюсь со своим соседом Алёшей Яковлевым, он почти мой ровесник, чуть моложе, ему лет двадцать пять. Теперь он живет где-то у парка Победы, а сюда приезжает к родителям. Он стал каким-то крупным дельцом по джинсам, оптовик. У него есть склад, и он неизменно при встрече предлагает мне идти к нему рабочим. Наверное, из жалости. «Но надо работать, – предупреждает он. – Десять баксов в день,