Шрифт:
Закладка:
— Только Альтенштайна до герцогства и не хватает, — подытожил Гомолла.
— У тебя отпадет охота скалить зубы, — ответил Штефан, — если ты проверишь наш баланс. Погляди вокруг — предприятие плановое, хорошо механизированное и до мелочей продуманное. Везде поля вроде этого. И мы должны позволить нескольким фанатикам и ловкачам вроде Друската все уничтожить? Индустриальные методы производства в сельском хозяйстве, — он произнес это по слогам, — едва выговорил, но я знаю, что это означает: ни одного хозяина в деревне, ни одной курицы во дворе, ни одной утки на пруду, ни единого голубя на крыше. Хорбек, Карбов и Альтенштайн — там только спать будут, а утречком люди валом повалят на улицу, словно рабочие пчелы, и двинут с машинами на поля двадцати деревень, как в Америке, — от одной мысли мороз по коже дерет. А вот как мы тут работали, Густав, целых десять лет, это нам по нраву, да и успех налицо, кто же меня осудит за то, что я свое защищаю любой ценой?
— Никто не осудит тебя за то, что ты отстаиваешь собственное мнение, отстаивай на здоровье, хоть со всей страстью — мне не жалко, но вот «любой ценой», сынок, уже допускает и паршивые методы, свинство. Тут я мог бы тебе напомнить кое-какие случаи из своей практики.
7. «Ишь, — думал Гомолла, — говорун-то куда замахнулся, так сказать, с идеей носится, идея честолюбивая, хоть и безумная, и ведь кое-чего добился, вправду создал маленькое социалистическое герцогство и решил: мечта обрела реальность, он у цели и может пожинать лавры. А тут мы: это, товарищи, дело прошлое, теперь надо по-новому. Лучше будет или нет, не знаю, я не специалист, я пенсионер, зато знаю — очень здорово, когда можно подытожить: развитие идет вперед, товарищи! Только мне кажется, иной раз мы слишком торопимся... черт возьми! Пока мог, я и сам вовсю шуровал, и кое-что переменилось. Например, Штефан. Я его не люблю, однако надо признать: парень он энергичный, чем-то даже на меня смахивает. У мужика есть идеи, он что-то делает, пускай даже неправильно, все равно люди деятельные мне больше по душе, чем те, которых сперва надо угостить хорошим пинком, чтобы они с места сдвинулись.
Нет, не очень я его люблю, но кое-чего он добился, некоторое время был передовиком, и газеты о нем трубили. Мне это не нравилось, я ведь помнил, что в шестидесятом этот Штефан ходил еще в махровых реакционерах, и, будь по-моему, я бы привел молодчика в сельский революционный комитет в наручниках, ибо этот ветрогон, этот проклятый комедиант нас одурачил. Франц Маркштеттер, первый секретарь окружного комитета СЕПГ, с трудом сохранял серьезность, когда я докладывал об этом вопиющем безобразии. По-моему, ничего забавного там не было. Мы сидели тогда в конференц-зале комитета, присутствовали все секретари райкомов, я вопрошающе смотрел на них: в чем дело? Почему они ухмылялись, когда я отчитывался об инциденте? Верно, позавидовали, что я первый доложил о выполнении, потому что некоторые вдруг начали старательно сморкаться, а на деле просто прятались за носовыми платками, другие же беззастенчиво прыскали, точно я невесть как сострил. Я искренне возмутился и воскликнул: «Неужели вы можете над этим смеяться, товарищи?»
Гомолла предъявил Друскату ультиматум: в субботу к двенадцати дня Хорбек должен быть сплошь кооперирован!
Около одиннадцати его машина подъехала к лестнице замка. Он вылез из нее и огляделся: чудесный весенний день, солнечный, яркий, на клумбе у лестницы примулы в цвету — желтые, красные, голубые; говорят, в свое время за ними самолично ухаживала графиня. В сорок пятом Гомолла распорядился сохранить цветник, он так красиво смотрелся на фоне зеленой лужайки, только скульптуру посреди клумбы — не то амурчик, не то еще кто-то — он велел спихнуть с цоколя и заменить простым камнем с надписью: «Земли помещиков в руках крестьян».
Так вот. Примулы, значит, в цвету, небо голубое, солнышко над лужайкой, в деревне веселье: на площади ревел громкоговоритель — «Сегодня нам так весело, сегодня к нам радость пришла», — звуки отражались от фасада замка, и казалось, будто в честь праздника немного вразнобой играют два оркестра-соперника.
Гомолла окинул взглядом площадь перед замком и с удовлетворением припомнил, что в свое время энергично воспротивился сносу феодальной твердыни — куда бы иначе деваться переселенцам, а их было немало, — нет, замок Хорбек надо было сохранить, и роскошную клумбу тоже. Правда, Гомолла считал, что этот замок в стиле «тюдор» по крайней мере с улицы не должен напоминать дворянскую усадьбу, и потому велел выстроить на площади перед замком два глинобитных дома для новоселов, так сказать перед носом у спесивого зубчатого сооружения. Кстати, их заново побелили, обнесли хорошим штакетником, и цветущие примулы в палисадниках соперничали красотой с родичами на клумбе бывшей хозяйки замка.
Все, что в эту субботу Гомолла видел и слышал, все, о чем размышлял, радовало до тех пор, пока он не поднялся по лестнице и не встретил Даниэля, который поджидал у портала. Вот так лицо! Веселое настроение улетучилось. Рапортовать Друскату не пришлось. Гомолла и сам понял по одному только его мрачному виду: эта вонючая дыра Хорбек все еще не полностью кооперирован, и это за час до срока.
Друскат проводил Гомоллу в одну из некогда пышных комнат, на потолке до сих пор сохранилась богатая лепка, изображающая гирлянды плодов; краски, правда, слегка потускнели, но тем ярче горела на столе кумачовая скатерть. На грубо сколоченных лавках сидело несколько крестьян, они хмуро кивнули Гомолле. А деревенский полицейский — его перебросили сюда из альтенштайнского отделения — вытянулся по стойке «смирно» и по-военному козырнул.
Оперативная сводка. Докладывал Даниэль, морща лоб от раздумий над каждой фразой, которую приходилось произносить. Каково положение? Серьезное положение, товарищи!
Гомолла уже набрал воздуху, собираясь чертыхнуться, но Даниэль не дал себя перебить и, пристально глядя на Гомоллу, повысил голос:
«Итак, отказываются всего четыре человека, однако каждый в деревне знает, чем это грозит, и Штефан тоже. Вчера вечером я еще раз разъяснил ему,
