Шрифт:
Закладка:
«Хорошо смеется тот, кто смеется последним!»
От возбуждения у Гомоллы пересохло в горле, и он предложил:
«Пойдем-ка к Анне Прайбиш, выпьем по глоточку».
Даниэль подозвал агитмашину.
«Нет, — отказался Гомолла, — два шага я уж как-нибудь пешком одолею».
Они зашагали по дороге к озеру. До трактира Анны Прайбиш ходу всего минут пятнадцать, и все же путь затянулся, потому что Гомолла давненько не бывал в Хорбеке и нет-нет да и останавливался то у одного, то у другого палисадника поболтать с крестьянами, хвалил садоводческое искусство хозяек — «Надо же, какая красота!», — порадовался ревнивому соперничеству палисадников — один краше другого, даже принял в подарок букетик фиалок и сунул в петлицу — «Большое спасибо...», «Нет, ну и здоров же парень стал...»; «Вот те раз, еще один наследник?» Он сделал младенцу козу, прищелкнул языком, состроил гримасу, и беззубая кроха наконец заулыбалась; посетовал мужикам на немилости природы — «Опять слишком засушливая весна!» Он знал, все они отлично умели поплакаться и потужить, и тужил заодно с ними. Короче говоря, по дороге к Анне Прайбиш восстановил свою популярность. Люди скажут: «Воспитанный человек, товарищ Гомолла» — и станут пенять Штефану куда сильнее, чем раньше.
Даниэль молча шел рядом, заложив руки за спину. «Жаль, — думал Гомолла, — парень не больно-то общительный, не умеет ладить с людьми».
«Слишком уж ты нос дерешь, — сказал он. — Ты должен поступать, как я, сердца надо завоевывать».
Друскат не ответил, только посмотрел на него. Как? Лишь с удивлением? Или же в его глазах сверкнула насмешка?
Когда они наконец поднялись по ступенькам на застекленную террасу трактира Анны Прайбиш, было, наверно, уже около часу. В глотке у всех пересохло и после проигранного сражения отчаянно разыгрался аппетит.
Трактир был на замке.
Гомолла стукнул кулаком в дверь, еще и еще раз. Наконец послышались шаги, дверь шаркнула по полу, затарахтел жестяной колокольчик в прихожей, на пороге появилась фройляйн Ида и благовоспитанно осведомилась, будто в трактир ломились абсолютно посторонние люди:
«Что вам угодно?»
Гомолла хлопнул в ладоши:
«Восемь жаждущих мужчин желают, во-первых, доброго дня, а во-вторых, быстрого обслуживания».
Фройляйн Ида, казалось, только теперь распознала, кто стоит перед дверью.
«Ах, это вы, господин Гомолла, — пролепетала она. — Как мило».
И честное слово, попыталась сделать маленький книксен.
«Мы хотим пить», — повторил Гомолла.
«Какая жалость, — огорчилась фройляйн Ида. — Я бы, конечно, охотно вас обслужила, но... — она оглянулась по сторонам и зашептала, будто выдавая секрет: — по случаю событий пить сегодня запрещено».
В самом деле, бургомистр распорядился отпускать спиртное только с восемнадцати часов. А тут несколько жаждущих и голодных представителей официальных властей стоят перед трактиром, и они вполне правомочны снять запрет.
«Пусти нас наконец в дом, — нетерпеливо сказал Даниэль. — Ты же прекрасно знаешь, товарищ Гомолла у нас в районе главный начальник».
Фройляйн Ида захлопала глазами.
«Ну и что? — а потом заявила: — Вчера вот почтальон пришел не ко времени, тоже пить хотел, путь и впрямь дальний, сами знаете, к тому же в форме ходит, и все равно Анна не сделала исключения. Мы ведь уже однажды потеряли лицензию, господин Гомолла».
Тут в передней появилась сама Анна Прайбиш. Она расправила на голове черный платок и воскликнула:
«Заходите, заходите, коли моей комнатой не брезгуете».
Мужчины, разумеется, согласились. Их провели в диковинную комнату. Даниэль попытался усадить Гомоллу так, чтобы высокий гость не углядел портрета Бисмарка. Тем не менее тот недружелюбно покосился на портрет и, покачав головой, обратился к Анне:
«Никак с ним не расстанешься!»
«Воспоминания... к политике все это отношения не имеет, личные воспоминания,» — мечтательно отозвалась Анна.
Однажды, Гомолла еще помнил, ей стало невмоготу в черном вдовьем уборе, он пособил с застежкой, но потом — черт побери, когда же это было? Он смотрел на старуху, старуха на него.
«Скоро на пенсию, Густав. По тебе видно», — сказала она.
Он вернул комплимент:
«Ты тоже не помолодела».
«Эх, молодость... чудесное время», — вздохнула Анна.
«Не для меня», — помрачнел Гомолла.
Но потом оба улыбнулись, почему — никто не понял. Они были на «ты», и никто этому не удивился: Анна издавна привыкла обращаться на «ты» ко всем посетителям, будь то ребенок, который просил шипучки, или знаменитый актер. Порой к ней заглядывали артисты и спрашивали угрей или старинные стулья. У Анны была поразительная память: она могла сказать, в чьи горницы в свое время перекочевала обстановка графского особняка, вот почему хорбекскую трактирщицу знали даже в самом Берлине, в кругах любителей старины.
Они улыбнулись друг другу — Гомолла и Анна, кому придет в голову, что у них есть общий секрет, что старики знакомы с той поры, когда Анна была уже, правда, не первой молодости, но гораздо моложе, чем теперь, и в пятьдесят еще бела и крепка телом, только вот он тогда не смог. Никак ему не забыть, до чего язвительно она смеялась, когда он бранил этого самого Бисмарка, чей портрет действовал ему на нервы, — собака-реакционер, говорят, каждый день лопал на завтрак по четыре яйца. Что ж, Гомолла искупил свое поражение, попозже, когда окреп... ай-ай-ай, старушка Анна, помнишь?
В ту субботу, весной шестидесятого года, Анна сказала:
«Ничего особенного предложить не можем — хлеб, яйца, шпик. Но, по-моему, это то, что нужно. У вас, поди, и так забот хватает».
Как и всегда, Анна Прайбиш была прекрасно осведомлена обо всем, что происходит в Хорбеке, слухи дошли до нее быстрее, чем Гомолла со своими людьми.
Они заказали яйца и шпик, и женщины удалились на кухню, снабдив гостей пивом и шнапсом.
Мужчины стали держать совет. Решили подкараулить траурную процессию на обратном пути, и пусть хоть полночь будет, документы в комитете лежат наготове — знай подписывай.
Друскат хотел непременно посчитаться со Штефаном, в одиночку, без посторонней помощи. Гомолла понимал, что самолюбие парня требует этого. Все они тоже хотели расквитаться, придется, правда, терпеть до вечера, ведь сейчас и двух нет.
Восемь мужчин сидели в комнате у Анны, курили и разговаривали, удивляясь, как хладнокровно Гомолла сносил свое нынешнее поражение.
«Мне, — сказал он, — еще не такое пережить довелось в свое
