кашей с оранжевыми кусочками тыквы, которую Зара готовила в печи, а затем добавляла в чугунок с кашей сливочное масло, и вновь оставляла томиться в жарком устье, каша выходила отменная, масляная, душистая, аромат стоял на всю избу, такой каши в городе точно не поешь. Игорь ел с удовольствием.

Поначалу он очень был смущён тем, что за ним будет ухаживать такая молодая и красивая женщина, по лицу его было видно, как ему неловко. Но спустя несколько дней, он привык и понял, что Зара, несмотря на то, что безумно красива, вовсе не гордая, высокомерная особа, а приветливая, добрая и совсем простая в общении. И сердце его потянулось к ней навстречу.

Теперь ему было очень уютно в этом тихом деревенском доме, где пахло травами, и где утром и вечером так славно трещали дрова в печи, и тикали на стене ходики. Черныш теперь перекочевал из постели Лисёнка к Игорю, но девочка была совсем не огорчена этим, напротив, она грозила коту пальчиком и приговаривала:

– Давай, Черныш, лечи моего папу. Он поправится, и мы с ним пойдём летом в лес, за травками, станем помогать маме.

Кот мурлыкал и сворачивался клубочком, то возле головы Игоря, то на его груди, то в ногах, согревая мужчину своим тёплым пушистым телом, и даря ему свои долгие, лечебные песни – мур-р, мур-р-р, мур-р-р-р…

Время от времени заходил Нуар, и клал свою большую морду на руки Игоря, лежащие на груди, а затем стоял и долго смотрел ему прямо в глаза, потом лизал его руки, тыкался мокрым носом в ухо, и тяжело дыша, уходил. И после его ухода Игорю всегда становилось чуточку легче, словно добрый пёс забирал себе частичку его боли.

Прилетал Карлуша, садился на подушку, и начинал перебирать клювом волосы Игоря, иногда вдруг больно щипая за ухо. Игорь вздрагивал от неожиданности и пытался погрозить шаловливой птице. И однажды у него неожиданно для самого себя получилось шевельнуть пальцем. Он не поверил в это, и пошевелил им вновь, а после вдруг улыбнулся и слёзы выступили на его глазах. Вовсе не озорничала птица, и вовсе не хотела ему навредить, и уж точно не была глупой. Она таким образом лечила его по-своему! Пыталась пробудить его чувствительность. С той минуты Игорь терпел те моменты, когда Карлуша делал кусь, и понимал, что тот старается вместе со всеми, внося свою лепту.

В то утро Зара хлопотала на кухне, когда в дверь тихонько постучали.

– Здравствуйте, – открыла она дверь.

– Ой, здравствуй, Зарушка, – на пороге, в белых клубах пара, стояла Алевтина, женщина из их деревни, закутанная в платок по случаю крепких морозов так, что торчал один только нос, – Можно ли? К тебе, говорят, парня привезли лечиться тяжёлого?

– Привезли, – кивнула Зара.

– Не помешаю ли?

– Нет, что вы, проходите, раздевайтесь, я вас чаем напою.

– Ох, – вздохнула Алевтина, развязывая шаль, – Мало тебе забот, я тут ещё. Да к кому нам идти-то со своей бедой, как не к тебе? Прости уж ты нас.

– Ещё чего, – ответила Зара, – Да я вам обязана всем, что имею. Вам ли просить у меня прощения. Вы мне дом подняли, всё обустроили, да я вам по гроб жизни обязана, мои дорогие люди! И никогда так больше не говорите, пожалуйста.

– Да что там, – смущённо махнула рукой Алевтина, – На деревне ведь спокон веку так, все как одна семья, все друг дружке помогаем.

Тут лицо её помрачнело, и она всхлипнула:

– Помоги и ты мне, Зарушка. С сыночком-то моим меньшим, Витюшкой, неладное что-то творится.

– Что же случилось? – Зара обняла Алевтину, – Вы не плачьте, расскажите мне всё, как есть. А я вам постараюсь помочь.

Алевтина малость успокоилась, и, всхлипывая, принялась рассказывать:

– Неладное творится с сыном моим. Как лунная ночь настаёт, так стала я замечать, что встаёт он с постели, и топает прямиком к тому месту, где по полу-то дорожка из лунного света падает. Встанет на то место, и стоит, как заворожённый. А после говорить принимается, а что бормочет и не разобрать. Всё говорит да говорит, а после к двери идёт. Это я теперича охранять уж его стала, а в первый-то раз ведь он у меня во двор ушёл! Это в мороз-то!

Ладно дверь-то он не запер, я и почуяла сквозь сон, что холодом потянуло, проснулась. А Витюньки-то и нет в избе. Побежала я в страхе. За воротами уж его поймала. Как есть в рубашонке ночной да босиком, по снегу-то так и идёт. Я его в охапку да в избу скорее, отогревать. И с той поры нет мне покоя. Не сплю, всё боюсь, что он снова эдак-то уйдёт. Да как страшно глядеть-то, Зарушка на всё это, у меня при виде этой картины, душа в пятки уходит. Что же делать-то станем, а?

Зара выслушала внимательно Алевтину, а потом ответила:

– Вот что сделаем. Нынче ночью я к вам приду. Дверь на ночь не запирайте. И никому ничего не сказывайте о моём приходе. После и скажу, что делать станем.

Глава 42. Проклятие на лунную дорожку

Алевтина, что к Заре-то прибегала, с Серафимою на одной улице в соседях жили. Ребятишек было по трое, что у той, что у другой. Старшие по годам разнились, а вот младшенькие, последыши, ровесниками были, и году одного и даже в один и тот же месяц родились с разницей в неделю. Исполнилось им нынче по восемь лет.

Обе бабы вдовые были. У Алевтины муж на зимней рыбалке под лёд провалился, простыл да и сгорел, как спичка, за несколько дней. У Серафимы же на мужа медведь в лесу напал. Старшие дети у них в колхозе уже работали, а младшенькие Серафимин Васятка да Алевтинин Витюшка по улице бегали. Какие в деревне развлечения – промеж собой поиграть да разговоры взрослых послушать, особливо интересно побасенки про леших да водяных вечерами в темноте порассказывать. Летом, конечно, по грибы да по ягоды в лес сходить, на реку пескариков поудить, матерям помочь – за скотиной присмотреть, воды наносить с колодца. Так и жили, дружили, не разлей вода.

И вот раз пошли они на санках кататься с горки, и тут, неизвестно с чего, возник у них спор промеж собой. Васятка, видишь ли, хотел паровозиком кататься, а Витюшка, чтобы каждый сам по себе. Слово за слово и рассорились вконец. Васятка возьми да и брось Витюшкины саночки в сторону со злости, а санки у того были уже старенькие, а тут, как на грех берёза стояла поодаль. В неё-то санки Витюшкины и прилетели. Берёзе ничего, конечно, а вот санки и треснули пополам. Витюшка в слёзы. Кинулся на Васятку. Тот тоже себя в обиду не даёт. Ну и пошла у них драка. Витюшка покрепче был, наподдал Васятке, губу ему разбил да под глазом фонарь поставил. И побежали они по домам, горе своё залечивать.

Серафима вечером с фермы вернулась, видит – Васятка её сидит сам не свой, синяк под глазом расплылся, губёшка распухла.

– Что такое? Что стряслось? – спрашивает она у сына.

Тот молчит, как партизан. Тут мать веник в руки взяла. Мать своё дело знает, попробуй побалуй с ней, пришлось Васятке признаваться, что подрались они с Витюшкой.

– Витюшка меня побил.

– Батюшки, да с чего бы это?

Васятка матери признаться побоялся, что сам виноват в общем-то, да и обида, видишь ли, была, что не он, а его поколотили, ну и смолчал. А Серафима собралась и тут же направилась к Алевтине на разговор.

Пришла она к соседям, а дома никого, только Витюшка один домовничает.

– А мать где? – спрашивает его Серафима.

– На ферме ещё, – отвечает мальчонка.

– Ну ладно, хотела я при ней поговорить, да придётся, видимо, так. Что же это ты Ваську моего побил?

Насупился Витюшка, молчит, ничего не говорит. А Серафима давай выговаривать ему, то да сё. Слово за слово, и сказанула:

– Безотцовщина растёт, ни догляду, ни пригляду.

А Витюшка ей в ответ и огрызнись:

– Я такая же безотцовщина, как и ваш. У вас тоже тятьки нету.

От этих слов Серафима ещё пуще разошлась:

– Да