Умаявшись, Мякина перестал стегать невидимых злыдней и опустил кнут, тяжело дыша.

– Ну как, родненький? – жалостливо спросила Овсянка. – Полегчало?

Заревник в ответ повел головой и снова нахмурился. Куда там полегчало! Ему бы сейчас этот кнут да того черного пса сюда! Третий день Заревник не знал покоя от мучительного стыда, терзавшего его, словно все двенадцать лихорадок разом. Несколько лет он не знал поражений в кулачных боях Медвежьего велика дня и уже забыл, как это – быть битым. А быть побитым холопом, да еще черным куркутином! Заревник вспоминал драку, и ему казалось, что Грач одолел его с помощью колдовства. Не могут люди так драться! Только дух мог так быстро уходить от ударов, бить так неожиданно и сильно! Никто, даже драчливые Чернопольцы, не владел таким искусством. Заревник не мог даже понять, каким образом Грач его побил, и от этого обида и досада были еще сильнее.

О Смеяне, которая все это видела, Заревник старался не вспоминать. От такого воспоминания хотелось выть в голос. И не расскажешь о таком братьям и отцу, и матери не пожалуешься!

Наблюдая за внуком, Мякина видел, что и это не помогло. В него вцепился какой-то слишком сильный дух, не боящийся даже кнута. Женщины решили попросить помощи у Велема, но Заревник чуть не зарычал, услышав об этом: все Ольховики разом стали ему ненавистны. Тогда мать и тетки повели его на Истир. Там самая старшая из женщин пустила по воде каравай, и все хором стали приговаривать, кланяясь реке:

– Батюшка-Истир, Матушка-Вода! Как смываешь ты, вода, круты берега, пенья, коренья, льды непомерны, так смой ты тоску-кручину с бела лица, с ретива сердца!

Лениво наклонясь, Заревник зачерпнул горстью воды из реки и плеснул в лицо. Вся эта суета только раздражала его.

– Да пошлют вам боги помощь и удачу, добрые люди! – вдруг сказал совсем рядом незнакомый женский голос.

Прервав заклинание, женщины замерли, полусогнувшись, кого как застали в поклоне, и повернули головы.

На песке возле самой воды стояла женщина с длинной косой, в белой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. На груди ее, на руках и на висках покачивались и мягко звенели серебряные лягушиные лапки, указывая на служительницу сестер-берегинь и хозяйки дождя Додолы. Женщины ахнули: всем разом показалось, что она вышла из реки, услышав их мольбы. Уж не сама ли богиня дождя явилась к ним? Не берегиня ли?

– Я знаю, зачем вы пришли к священному Истиру! – продолжала женщина. – Вижу тень тоски на челе вашего сына. Тоска терзает его сердце, гнетет его дух. Я помогу вам прогнать их.

Женщина легко шагнула по песку к Заревнику, ее серебряные подвески мягко звякнули. Она отцепила от пояса гребешок с конскими головками на спинке. Женщины Перепелов смотрели на нее огромными глазами, с изумлением и благоговением, а Звенила печально улыбнулась про себя. Ей ли было не знать тоски, не уметь распознавать ее? Едва ли она умела что-то другое лучше, чем прогонять тоску. Многие годы на княжеском дворе в Прямичеве отточили ее умение.

Подойдя, Звенила мягким движением велела Заревнику стать на колени, и он послушался, чувствуя, что вместе с этой странной женщиной на берег вошла таинственная сила богов. Конской головкой гребешка чародейка начертила на его лбу шестигранный громовой знак. Речевины оберегались знаком Молота и Чаши; этим чародейка подтвердила свое дрёмическое происхождение, о котором сказал уже ее выговор. У Заревника ёкнуло сердце: он не привык к знаку Перуна, покровителя дрёмичей, но с этим сильным и горячим знаком спасительная ворожба казалась еще более действенной.

– Снимаю я с тебя тоску и взамен даю тебе покой, – привычно запела Звенила, принимаясь расчесывать гребешком волосы Заревника.

В сердце ее острой искрой вспыхнула тоска по Держимиру, по его длинным темно-русым волосам. Но он был далеко, и сейчас, прогоняя тоску от чужого ей речевинского парня, Звенила служила Держимиру, своему воспитаннику и любимцу, единственному, кого умела любить. И который за многолетнюю помощь и советы был благодарен ей гораздо меньше, чем этот речевинский смерд – за такую малость.

А Заревник смотрел на нее как на богиню. С каждым движением гребешка тяжесть на душе становилась легче, тоска уходила, испарялась, таяла, как снег возле огня, как дым на ветру. Изредка Звенила отряхивала гребешок, и невидимые тяжелые капли тоски срывались с острых зубчиков, падали и уходили в землю, к черным навьям.

И женщины-Перепелихи благоговейно складывали руки, наблюдая за ними. С каждым мгновением лицо Заревника светлело, вот хмурь и угрюмость сошли с него, оно прояснилось и как будто осветилось изнутри.

– Вот и все, – просто и мягко сказала Звенила. – Тоска ушла, больше не воротится. Ты знаешь того, кто навел ее на тебя?

– Знаю…

Душа Заревника сама собой раскрывалась навстречу этой чудесной женщине, как цветок навстречу солнцу, она казалась ему способной, будто Мать Макошь, исцелить все болезни и прогнать все печали человеческого рода.

– Кто это?

– Черный глаз.

– Ты знаешь его имя? Его дом?

– Да холоп это, – уже свободнее заговорил Заревник. Звенила позволила ему встать, и он поднялся на ноги. – У соседей наших, Ольховиков, живет холоп каких-то полуденных далеких кровей, черный весь, как головешка. Они его Грачом кличут. А по говору он дрёмич.

Все смотрели на женщину, но никто не заметил, как дрогнуло ее лицо при этих словах. С рассвета Звенила успела поспорить с Озвенем, что делать дальше, куда идти, на каком из огнищ расспрашивать о Байан-А-Тане и как сделать это похитрее, не вызывая любопытства и недоумения речевинов. «О, Мать-Макошь, Мудрава Наставница! – мысленно взывала Звенила, чувствуя, как сильно бьется ее сердце, и слыша, что даже подвески на груди зазвенели сильнее от его бешеных ударов. – Помоги!» Неужели прямо сейчас она все будет знать?

– Так это он сглазил тебя? – спокойным и ровным голосом переспросила чародейка. – Покажи мне дорогу к нему, и я затворю ему путь сюда.

– Не ходить бы тебе! – ахнула Овсянка, опять испугавшись за сына.

Женщины тревожно загудели. Все они разом вспомнили о Граче, который изредка попадался им на глаза на межах угодий, на реке, в лесу, и каждая удивилась, как раньше не догадалась.

– Ему больше ничто не грозит! – Звенила мягко повела рукой, похожей на крыло. – Укажи мне дорогу, сын, и я навсегда избавлю тебя и твой род от злого глаза.

Овсянка с сыном пошли показать чародейке дорогу к Ольховикам. Женщины-Перепелихи толпой валили за ней, на ходу благодаря и приглашая зайти к ним, пожить на огнище. Они так и не поняли, кто это, и верили, что без берегинь или