– Может, и правда, дед, расспросить Смеянку? – нерешительно сказала бабка Гладина. – Что-то она тоже, вот уж третий день, невеселая ходит…

– Оно верно… – пробормотал Варовит. – Невеселая…

Со времени приезда князя Велемога прошло уже больше недели, и все это время Грач не появлялся на огнище Ольховиков. Боясь, что о нем дознается городник, Варовит даже не спрашивал у Смеяны, куда девка спрятала холопа. Но в последние три дня она больше не пропадала от рассвета до заката, а почти все время проводила дома и была такая скучная, что впору было счесть ее больной. Она не смеялась, не пела, не играла с младшими, а стояла, лениво тюкая пестом о дно ступки и почти ни с кем не разговаривая. Послушав Овсянку, Варовит и Гладина растревожились: а вдруг и правда сглаз? За всю свою жизнь Смеяна ни разу не болела, иначе старшие догадались бы забеспокоиться раньше. Княжеского городника с его отроками сегодня не было: он уехал к Чернопольцам, у которых были богатые дубравы, и раньше двух дней его не ждали. Сегодня можно было вспомнить и о Граче.

Звенилу отвели в избу деда Добрени.

– Вот, она знает! – сказала Гладина, показав чародейке Смеяну.

Та лишь на миг подняла глаза, бросила на пришедших лениво-равнодушный взгляд и снова обратилась к своей ступке.

А Звенила окинула ее жадным взором, как будто хотела съесть. Рыжеволосую девушку легко было выделить из русых Ольховиков, и она сразу вспомнила слова Заревника. Несомненно, это она. Даже не подходя близко, Звенила видела на челе девушки тень Баяна: она думала о нем. Она обязательно что-то знает. Только эта девчонка была последним препятствием, отделявшим чародейку от Баяна, от Держимира и его долгожданной благодарности. Впиваясь в Смеяну взглядом, Звенила невольно сжала кулаки, сдерживая желание вцепиться в рыжую, как коршун в курочку. Но в полутьме избы не было видно теней, мелькнувших на ее лице.

– День тебе добрый, милая! – ласково сказала Звенила.

Шагнув к Смеяне, она хотела погладить ее по голове, но Смеяна вдруг вскочила, прянула в сторону и замерла, сжимая в руке пест, как будто на нее замахнулись. Ленивое равнодушие на ее лице мигом сменилось настороженностью, а глаза вспыхнули в полутьме избы таким ярким желтым светом, что все вздрогнули.

– Да ты что, глупая! – прикрикнула бабка Гладина, сердясь, что тоже испугалась. – Мудрая женщина тебе помочь хочет, порчи поискать. Куда ты своего черноглазого девала?

– Не знаю я ничего! – буркнула Смеяна, неприязненно глядя на Звенилу.

Она сама не поняла, почему эта женщина с подвесками-лапками вызвала у нее такое острое враждебное чувство, но ей вдруг захотелось царапаться. Испугавшись, как бы родичи сейчас не увидели в ней рысь, как тогда увидела Синичка, Смеяна бросила пест и мимо молчащих деда с бабкой выбежала из избы.

Варовит и три женщины переглянулись, озабоченно качая головами.

– Ох, испортили девку! – жалостливо забормотала Овсянка. – Вот и с моим точно так же было: сидит один, на свет не глядит, говорить не хочет!

– Никогда с ней такого не было! – подхватила бабка Гладина. – Как подменили девку! Говорила я тебе, дед: продать бы тебе того черного и на огнище не водить! Чтоб ему пропасть, собаке! Ох, Макошь Матушка! Брегана Охранительница!

– Не тревожьтесь, добрые люди! – заговорила Звенила. – Я помогу вам! Я попрошу Вечернюю Зарю и Священный Истир помочь вам. Злой человек к вам не вернется. Но я должна знать, где он.

Варовит и Гладина переглянулись и ничего не ответили. Звенила молча ждала.

* * *

Уходящее солнце бросало огненные и багровые отблески на широкий Истир, и священная река казалась пламенной дорогой в Надвечный Мир. На высоком берегу издалека была видна фигура женщины в белой рубахе, с поднятыми вслед за солнцем лебедиными крыльями – будто берегиня, провожающая отца своего Дажьбога.

– Мать наша, Заря Вечерняя! – протяжно взывала Звенила, и серебряные подвески на браслетах звенели в лад ее словам. – Возьми золотые ключи, замкни род человеческий от черного навья, от лихой болезни, от порчи, от сглаза, от лютого зверя! Обставь вокруг нас тын железный, столбы булатны, и тына того оком не окинуть, глазом не увидеть, коню не перескочить, птице не перелететь! Возьми у Сварога-Отца Огня Небесного, пусти вкруг тына того огненну реку! Отгони навье черное, отгони недруга всякого, каждого восвояси: водяного – в воду, лешего – в лес под бревно скрипучее, под коренье сырое, а ветряного – под куст и под гору крутую! Заключи их там на весь век тремя ключами железными, тремя замками булатными! И заговор мой не на час, не на день, не на месяц, не на год, а на весь век, пока свет живет!

У ног чародейки стояла широкая глиняная чаша, полная воды. Отблески зари окрасили ее в багряный цвет, словно пролили в нее часть небесного пламени. Женщины Ольховиков и Перепелов, тесной стайкой жавшиеся на опушке, благоговейно складывали руки.

– Вот это вещая женщина! – восхищенно шептали они, не сводя глаз с белой фигуры над рекой. – Вот это сила дана! А Велем наш что…

Смеяна тоже наблюдала за ворожбой дрёмической гостьи, но без малейшего благоговения. Ей эта женщина упорно не нравилась. Разговоры бабок и мамок о сглазе причиняли ей досаду: она просто скучала по Грачу. Нет, она не жалела о том, что дала ему свободу, но ей самой очень не хватало его. И огнище, и берег Истира, и рощи, и луговины, где они бывали вместе, теперь казались ей опустевшими и тоскливыми. Она-то хорошо знала, что за «сглаз» поразил Заревника, и возмущалась подлым наветом. Ах, как вовремя она догадалась перегрызть науз! Будь Грач еще здесь, за одно подозрение о «черном глазе» мужики обоих родов забили бы его осиновыми кольями, и даже князь не помог бы. И эта пучеглазая туда же! Смеяна чуяла, что в это женщине с бледным лицом не так уж много истинной силы, а вот тайный злой умысел ей виделся вполне отчетливо. Но чтобы прочитать и понять его, требовалось гораздо больше мудрости, чем имела Смеяна. Она даже подумывала, не сходить ли к Велему. Но не хотелось: ведун наверняка страшно зол на нее за то, что она нарушила его науз. Родня не догадывается об этом ее подвиге, но Велем наверняка знает, не может не знать!

Окончив ворожбу, Звенила подняла чашу с заревой водой и бережно понесла на огнище. Ее лицо было умиротворенным, полным таинственного смысла. Она сделал свое дело: и Вечерняя Заря, и Озвеневы отроки на том берегу услышали ее.

* * *

Приближалась полночь. Опустилась темнота, даже самые озорные парни и девушки, напрыгавшись в последних хороводах перед Купалой, вернулись по домам и угомонились, набираясь сил