этого поэт кратко описывает вечерний пир в своем сабинском имении, на котором его друзья и соседи не только угощаются, но и беседуют на всевозможные философские темы. Однажды Цервий, сосед поэта, рассказал пирующим любопытную басню:

Мышь деревенская раз городскую к себе пригласила

В бедную нору — они старинными были друзьями.

Скудно хозяйка жила, но для гостьи всю душу открыла:

Чем богата, тем рада; что было — ей все предложила:

Кучку сухого гороха, овса; притащила в зубах ей

Даже изюму и сала обглоданный прежде кусочек,

Думая в гостье хоть разностью яств победить отвращенье.

Гостья брезгливо глядит, чуть касается кушаний зубом,

Между тем как хозяйка, все лучшее ей уступивши,

Лежа сама на соломе, лишь куколь с мякиной жевала.

Вот наконец горожанка так речь начала: «Что за радость

Жить, как живешь ты, подруга, в лесу, на горе, средь лишений!

Разве не лучше дремучих лесов многолюдный наш город?

Хочешь — пойдем со мною туда! Все, что жизнию дышит,

Смерти подвластно на нашей земле: и великий, и малый,

Смерти никто не уйдет: для того-то, моя дорогая,

Если ты можешь, живи, наслаждаясь, и пользуйся жизнью,

Помня, что краток наш век». Деревенская мышь, убежденья

Дружбы послушавшись, прыг — и тотчас из норы побежала.

Обе направили к городу путь, чтобы затемно тайно

В стену пролезть. И уж ночь, совершая свой путь поднебесный,

За половину прошла, когда наконец две подруги

Прибыли к пышным палатам; вошли: там пурпур блестящий

Ложам роскошным из кости слоновой служил драгоценным

Мягким покровом; а там в корзинах, наваленных грудой,

Были на блюдах остатки вчерашнего пышного пира.

Вот, уложив деревенскую гостью на пурпурном ложе,

Стала хозяйка ее угощать, хлопоча деловито:

Яства за яствами ей подает, как привычный служитель,

Не забывая лизнуть и сама от каждого блюда.

Та же, разлегшись спокойно, так рада судьбы перемене,

Так весела на пиру! Но вдруг громыхнули запоры,

С треском скрипнула тяжкая дверь — и хозяйка, и гостья

С ложа скорее долой и дрожа заметались по зале.

Дальше — больше: совсем еле живы, услышали мышки

Зычное лаянье псов. «Ну нет! — говорит поселянка. —

Эта жизнь не по мне. Наслаждайся одна, а я снова

На гору, в лес мой уйду — преспокойно глодать чечевицу!»[439]

С помощью этой басни Гораций, очевидно, попытался донести до своих читателей и, в особенности, до Мецената весьма простую мысль о том, что он никогда не променяет спокойную жизнь в деревне на шумный и опасный Рим.

Седьмая сатира написана в виде диалога между Горацием и его рабом Давом. Воспользовавшись с позволения поэта «волей декабрьской», то есть старинной традицией праздника Сатурналий, когда рабы и хозяева как бы менялись местами, Дав высказывает хозяину все, что о нем думает. Он изобличает все основные пороки Горация: поэт весьма непостоянен («В Риме тебя восхищает деревня: поедешь в деревню — Рим превозносишь до звезд»), часто бросается из одной крайности в другую, волочится за чужими женами, потакает своему желудку, попусту тратит свободное время, топит скуку в вине и т. д. Дав доказывает, что Гораций является таким же рабом, как и он сам («Ты господин мой, а раб и вещей, и раб человеков»). По мнению ученых, в основе этой сатиры лежит знаменитый парадокс философов-стоиков — «все люди рабы, один мудрец свободен», то есть все люди — рабы своих пороков, и лишь настоящий мудрец свободен, так как он умеет владеть собою и неподвластен страстям. Забавно, что все свои «умные» мысли Дав перенял у раба-привратника стоика Криспина[440].

В восьмой сатире описывается пир у богатого римского всадника Насидиена[441]. Стихотворение построено в виде диалога — Гораций встречает на улице своего друга поэта Фундания и интересуется у него, как прошел званый обед у «счастливчика Насидиена». Фунданий с готовностью рассказывает, какими деликатесами потчевал их хозяин и кто присутствовал за столом — Фунданий, Виск, Варий, Сервилий Балатрон, Вибидий, Меценат, Номентан, сам хозяин и Порций. Прежде чем подать то или иное блюдо, Насидиен подробно описывал его состав и охотно делился с гостями хитростями кулинарии. В самый разгар застолья сверху на обеденный стол внезапно рухнул пыльный балдахин и уничтожил все яства. Насидиен расплакался от огорчения, но гости быстро пришли в себя, развеселились и принялись его успокаивать. Наконец, хозяин приободрился и приказал подать новые «претонкие лакомства вкуса», но их уже никто не ел, поскольку он упорно продолжал рассказывать о содержании и происхождении каждого блюда. В этой сатире Гораций явно высмеивает претенциозные пиры римских богачей, старавшихся поразить своих гостей роскошью и кулинарными изысками.

Глава седьмая. Один день из жизни поэта

Как проходил обычный день Горация в Риме? Об этом можно судить по распорядку дня, поэтическое описание которого он оставил в одной из сатир:

Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю

Или пишу втихомолку я то, что меня занимает;

После я маслом натрусь — не таким, как запачканный Натта,

Краденным им из ночных фонарей. Уставши от зноя,

Брошу я мяч и с Марсова поля отправлюся в баню.

Ем, но не жадно, чтоб легким весь день сохранить мой желудок.

Дома потом отдохну[442].

Во второй половине дня:

…Куда пожелаю,

Я отправляюсь один, справляюсь о ценности хлеба,

Да о цене овощей, плутовским пробираюсь я цирком;

Под вечер часто на форум — гадателей слушать; оттуда

Я домой к пирогу, к овощам. Нероскошный мой ужин

Трое рабов подают. На мраморе белом два кубка

С ковшиком винным стоят, простая солонка, и чаша,

И узкогорлый кувшин — простой, кампанийской работы.

Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра

Рано вставать и — на площадь, где Марсий кривляется бедный

В знак, что он младшего Новия даже и видеть не может[443].

Гораций спал «до четвертого часа», то есть примерно до полдевятого утра летом и до десяти часов зимой. Однако большинству жителей Рима приходилось очень рано вставать с постели — почти на рассвете, несмотря на шумные ночи.