неловко? Всё-таки человек…».

— Младший лейтенант.

— Далеко пойдёте, Юрий, — натянутая улыбка. Но всё же тепло.

— Спасибо, — тот спрятал взгляд в чашку.

Какое-то время пили в молчании, каждый — при своих мыслях.

София продолжала мыть всё ту же тарелку. Пристально смотрела на них.

— А что с машиной моей?

— Увы, восстановлению не подлежит. Стоит там же, можем вам показать.

Тяжёлый досадный вздох. Последний глоток, залпом осушил и отставил чашку. Потянулся в карман за деньгами.

— За мой счёт, — остановил того следователь. — Пройдёмте, — повёл бедного к выходу.

***

На улице опять людно.

Мамаши с колясками, старушки у магазина. Простые прохожие тянулись туда-сюда. Оживлённо, уютно, спокойно.

— А почему автобус «весёлый»? — спросил Михаил, пока стояли на переходе, ожидая, пока проедут машины.

— Он… Доставляет, — уклончиво отвечал Юрий. — Я бы сказал, на любителя. Никогда сам не пользовался. И не питаю желания.

— Принято, — так и шли.

— А Господина Здравствуйте, — как бы невзначай заметил следователь, — вы очень и очень зазря обидели. Он же тихий и добрый. Но с вами больше не поздоровается.

Николай

… «Первой умерла Любовь, из них самая милая,

Девочка-красавица, она всем нравилась,

Как же плавилась жизнь страхом в её глазах,

Пусть ей будет хорошо на небесах!» …

Николай медленно сполз по стенке вот там же в прихожей. Да, рядом с телом собственной матери, с её внутренностями, бутылкой водяры, обагрённым ножом. Напротив всё ещё орущего телевизора.

Есть грани восприятия, в которые усиленно стучалось неверие. И когда эти грани пробиты, происходящее уже попросту не волнует, потому что сознание — ну, оно отключается. Ему впадлу впрягаться в осознание фарса, абсурда, творящегося вокруг. Ему побоку на душевные муки, терзания — им тут не место, их попросту нет.

Воспринимать всё происходящее буквально?

Так Аннет ему прямым текстом сказала: «Твой поезд слетел с рельс, ты мёртв». Ну, она не это ему сказала, но он же не идиот. Он просто в загробном мире. Это вот так ему трактовать?

И мать, выпустившая себе кишки — это что, выходит, предупреждение и отпущение его грехов?

Естественно, он не верил, что реальная мама была бы в принципе способна на такой шаг. Ровно так же, как и что она вообще бы… Ну… Решилась переспать с ним. Более того, единственное адекватное объяснение происходящему — сначала она сломалась, его накрыло жалостью, сочувствием — да, разумеется он чувствовал себя виноватым перед ней за многое, очень многое. И ему было невыносимо смотреть на её слёзы, на то, как она корчилась даже не в силах курить. И он просто хотел её обнять, успокоить, утешить. Он ничего не пытался. Просто, чтоб у неё всё хорошо было. И, так выходит, что вот это всё — вот это, в кресле — это результат его любви? Что мать его сломалась, опустилась до того, что переспала с сыном, её выломало от злости, жалости, презрения к себе — и … вот так?

Николай закрыл лицо руками и простонал.

Единственное рациональное объяснение, к которому он смог прийти, само по себе звучало каким-то трешом.

… Он даже не вырубил ящик, просто поднялся и побрёл во двор. Там — столик, стулья, как они с матерью их оставили. Блюдце-пепельница, открытая полупустая пачка красных «Прилук».

Коля уже не знал, что и думать.

На кухне валялся труп матери. Сам парень чёрти где и без связи с внешним миром. Происходящее с одной стороны слишком реально, чтобы являться обычным сном — и слишком неправильное, чтоб хотя бы пытаться сходить за правду.

Да дерьмо, он даже не знает, была ли и правда авария! И вообще, что было, а чего не было. Если ничего нет, Аннет действительно звонила ему?

Ладно. Что он точно понимал — так это лежавшие перед ним сигареты. И что от них будет горько, смолы ударят в горло. И будет больно, а боль он хотя бы поймёт.

Коля извлёк сигарету, поднёс её к губам, взял зажигалку.

— Брось ты, умрёшь молодым.

… Нет, способность к удивлению у него не пропала.

В одной чёрной ночнушке, босая, с прямыми тёмно-грязными волосами чуть ниже плеч на стул рядом упала девушка. Свободно откинулась на спинку, перекинула ногу через колено, покачивалась. Откинула прядь с лица, кивнула и улыбнулась.

Из странных деталей внешности — разве что грубый цвет лица, следы удушья на шее.

— Да, — махнула рукой, — может быть, я мертвяк. Может, нет. Вот ты — точно нет. Ты пустой трёп из звонилок-то здесь не слушай. Они работают только, когда хотят тебе что-то сказать. Чаще всего — нехорошее. А ещё меня Тиной звать, как болотная. Ты?

— Ты можешь считывать мысли?

— Только очень яркие, — пожала плечами. — Давай так, — села ровно, сложила локти на стол, подбородок — на сцепленные ладони. — Ты не ощущаешь себя в полном дерьме только потому, что в принципе не знаешь, что ощущать. Угадала?

Николай только пожал плечами. И правда, почему б этому утру не стать ещё более стрёмным? Сначала труп матери, теперь неживая-немёртвая девушка, как с постеров каких-то японских хорроров. И всё в тишине да при дневном свете.

— Я тебя на вокзале видел, — он всё-таки вспомнил. — Вот ты как раз в телефон втыкала.

— Да, было дело, — та улыбнулась. — Не ожидала. Память к деталям!

Если забить на неестественно-мертвенный цвет лица — и правда, как от повешанья или очень затяжного удушья, Тина и не казалась-то грозной. Вполне искренняя улыбка, даже по-своему тёплый взгляд. Не веяло от неё враждебностью. Но хотелось ли верить?

Хотелось курить. Коля снова покосился на пачку.

— Да ну тебя, — поморщилась девушка. Протянула поллитра «Пепси», которое, видимо, всё это время стояло просто незамеченным на столе. — Не боись. Оно не более эфемерное, чем любые другие снэки.

В подтверждение собственных слов потянулась за ровно такой же второй бутылочкой, отхлебнула.

Коля вздохнул — и всё-таки влил в себя жидкость. Опробовал прохладную пенистую влагу языком. И правда, «Пепси» и «Пепси». Холодненькое, сладковатое. Даже бодрило.

Тина опять улыбнулась. Хоть что-то… Ну, по-человечески понимаемое-приятное в этом сюре.

— За встречу? — подняла свою бутылку.

— За встречу, — хмыкнул. Так чокнулись.

Молча распили, не пряча друг от друга