Шрифт:
Закладка:
— Отец Сарсенгали служил моему отцу, а Сарсенгали служит мне. Я нашел его в лагере для военнопленных, и он пошел за мной, даже не спросил, куда я его беру. Так было у нас, у казахов, и так еще будет!
Жетибаев приосанился в седле и гордо взглянул на Жихарева. Тот только пожал плечами.
Темным прямоугольником впереди выделялся среди светлого песка заброшенный овечий загон.
Они свернули к нему.
— Настало время решать, — сказал Жетибаев. — Не думай, начальник, все будет зер гут. Я поведу… — самодовольно усмехнулся он. — Путь такой — никто не знает, никто не подумает даже, что какой-нибудь караван может там пройти!
— В чем, в чем, а уж в этом я целиком полагаюсь на тебя, — ответил Жихарев, направляя своего коня следом за конем Жетибаева.
В кабинете Каиргалиев уговаривал Воронова:
— Ты не торопись только, лейтенант. Ведь проще всего: «По коням — и марш-марш». А надо как следует пораскинуть, какой путь они выберут, где их брать, так, чтобы наверняка… Подождем и нового звонка от подполковника…
Воронов сумрачно отозвался:
— Я и жду…
Каиргалиев снял трубку, и трубка ответила ему знакомым голосом Акботы:
— Почта…
— Каиргалиев… Мне не звонили по дальней?
— Нет, товарищ Каиргалиев.
Во дворе у пожилой женеше сержант сказал, ни к кому не обращаясь:
— Старик звал меня Сержан… Он думал, это имя, данное мне при рождении. А я не Сержан… Меня отец хотел назвать Абдыраззак. А бабушка сказала: нет, пусть будет Аскар… Так ее отца звали.
Танкабай виновато вздохнул:
— Мы-то… Смеялись над стариком. Грех… Но старик простит. Мы шутили без зла в сердце. Мы же не знали…
Во двор вышла хозяйка с Айжан на руках.
Девочка увидела бойцов, и лицо у нее сморщилось, она громко и отчаянно заплакала, забилась на руках, хозяйка поспешно вернулась в дом.
Оставив кружку с недопитым чаем, Алибай пошел за ними.
Детский плач продолжал раздаваться сквозь открытое окно. Бойцы прислушивались к нему, притихшие, словно виноватые в чем-то.
На почте Воронов сдал конверт, и Галина Петровна, взглянув на адрес, одобрила:
— Это правильно… Есть такое центральное бюро по розыску всех эвакуированных. Я туда тоже написала и вот жду, как и вы… Где-то сейчас моя Шура? Но знаете, Толя, главное — не терять надежду!
— Толя… — повторил за ней Воронов. — Я уж начинаю забывать, что это меня так зовут.
— А что это за второе письмо вы бросили вчера в ящик? Полевая почта… И фамилия девушки…
— Знакомая, — коротко ответил Воронов. — Медсестра в санбате.
— Ну-ну, — улыбнулась Галина Петровна. — А я уж собиралась сватать вам мою Шуру, когда она найдется наконец.
Воронов смущенно потер ладонью подбородок, и Галина Петровна перевела разговор:
— А вашего парня мне искренне жаль…
— Шегена?
Она кивнула и стала объяснять:
— Он зря дежурит у окна все свое свободное время… И вот ведь! Акботу выдавали замуж по старому образцу. Приехал незнакомый парень к ним в аул и стал ее мужем. Не успела узнать, не успела полюбить, — и он ушел на фронт. Кажется, он погиб или пропал без вести.
— Да… И сколько таких…
— Но Акбота ждет и надеется.
Шеген, не покидавший своего поста у почты, сказал в открытое окно:
— Акбота, у тебя нет сердца.
— У меня есть сердце, — ответила она, появляясь над ним в окне. — Но я не собираюсь раздавать его, как хлеб по карточкам. Кто придет — бери!
— Хорошо! Но мы еще вернемся в твой Еке-Утун и еще раз — и я уже не буду «кто придет». И мы с тобой…
— Никуда мы с тобой…
— Так я и буду стоять здесь?
— Да. Здесь будешь стоять.
В кабинет подполковника Андреева вошел тот же пожилой капитан, не похожий на военного.
— Вот, Владимир Антонович, принесли из кадров.
Он положил на столик у окна стопку одинаковых светло-зеленых папок. Подполковник первым взял личное дело лейтенанта Воронова А. А. и внимательно рассмотрел фотографию размером шесть на девять.
— Мальчишка, — сказал он.
Капитан заступился:
— Из тех мальчишек, на которых война взвалила бремя не по силам, не по возрасту.
— Так я же не в осуждение, я просто констатирую факт. Но вы — вы не правы. Бремя им не по возрасту, конечно, но, оказалось, по силам. Так… Воронов Анатолий Аркадьевич. Тысяча девятьсот двадцатого. Лейтенант. Место рождения — Саратов… Успел повоевать? Да… Под Москвой.
— Помнится, он ходил с геологами, — добавил капитан. — Хорошо знает пески и потому…
— Да. С геологами — с тридцать седьмого по самый сорок первый. С фронта отозвали, когда начали формировать конные патрули. Прошел краткосрочную подготовку. Но сейчас не о нем, не о Воронове, речь.
Капитан несогласно покачал головой.
— Я понимаю… — сказал он. — Но, по-моему, напрасно, Владимир Антонович… Это Досымжан после заброски сам пришел к нам и все рассказал. Выложил оснащение. Доложил, кто он и как был переброшен. Не побоялся угроз, которыми его там напутствовали. Правда, его задание никакого отношения к мосту не имело. Но я не удивлюсь, если в группе загадочного старшего лейтенанта окажутся досымжановские знакомцы по разведшколе… Что меня сейчас беспокоит — полное их молчание. Никаких ведь нет сообщений, что в тех квадратах удалось накрыть чужой передатчик.
— Очевидно, такая была договоренность, — ответил Андреев, продолжая рассматривать фотографию Досымжана. — Помочь-то им никто ничем не может, они только обнаружат себя. Мост для них главное. А удалось или нет, собираются узнать из каких-то других источников. А насчет Досымжана хочу думать, что вы правы…
— Черт возьми! — вздохнул капитан. — Откуда они взялись на нашу голову? Этот Жихарев… И самолетов вроде бы не было, чтобы так далеко в тыл…
— Теперь, к сожалению, это и не так уж далеко, — поправил его Андреев.
Уже в глубине песков, под вечер, когда тени всадников вытягивались к востоку, конный патруль лейтенанта Воронова приближался к приметному овечьему загону.
Седьмым с ними был Алибай.
В райотделе ему дали коня. Двустволка висела у него за плечами, дулами вниз. Но он даже не испытывал мальчишеской радости, что все получилось, как он хотел, что он наравне со взрослыми отправился на поиск убийц.
Первым загон увидел ехавший впереди Шеген. Он предостерегающе махнул рукой, давая знак остановиться, и сам вернулся под прикрытие бархана.
— Я! Я поеду и проверю, — не задумываясь предложил Алибай и тронул коня.
— Помолчи, молодой! — охладил
