Карп Жуков и его собеседники

Фамилия Жуков — одна из самых часто встречающихся русских фамилий. Самой распространенной является, конечно, фамилия Иванов, на которой, по словам персонажа романа К. М. Симонова «Живые и мертвые», «вся Россия держится». Однако с аристократической Россией XVIII столетия эта фамилия, на первый взгляд, никак не ассоциируется, и только знатоки истории вспомнят любимца Петра I думного дьяка Автонома Ивановича Иванова, нажившего несметные богатства в качестве главы Поместного приказа. Именно его внучкой была Феодора Николаевна, мать нашего героя Карпа Афанасьевича Жукова. Ее родная тетка Аграфена Автономовна была замужем за Иваном Ильичом Дмитриевым-Мамоновым — младшим[335], чей брат, уже упоминавшийся глава следственной комиссии Иван Ильич — старший был женат на царевне Прасковье Ивановне, младшей дочери царя Ивана Алексеевича, и таким образом Жуковы и Ивановы состояли в свойстве с царствующей фамилией. Была среди их родственников и еще одна известная особа — родная сестра Феодоры Николаевны и, соответственно, тетка Карпа Жукова Дарья Николаевна Салтыкова, вошедшая в историю как «Салтычиха». Что же касается отца Карпа, то им был начальник Тульского оружейного завода генерал-поручик Афанасий Семенович Жуков, сын стольника Семена Елизаровича.

Карп Афанасьевич Жуков начал службу в Семеновском полку в 1757 году и к 1779 году, когда он был «выпущен» в Киевский пехотный полк, дослужился до чина капитан-поручик. Однако до нового места службы он, судя по всему, не доехал, поскольку, как и многие другие персонажи этой книги, столкнулся с правосудием. На сей раз дело было не в растрате казенных денег, а в более скандальной истории: некий ротмистр Нестеров обвинил Жукова в похищении своей жены Марии. По словам Жукова, жена Нестерова действительно укрывалась от мужа, с которым хотела развестись, в его, Жукова, имении. Из документов дела неясно, проявил ли Жуков просто сочувствие к бежавшей от мужа несчастной женщине или между ними была любовная связь, но, так или иначе, похищение женщины, да еще и чужой жены, считалось серьезным уголовным преступлением, и Карп Афанасьевич был арестован, провел два года в заключении и, как и Александр Сытин, был приговорен к смертной казни. Дело, однако, закончилось примирением сторон, и Жуков откупился от Нестерова четырьмя тысячами рублей, то есть такой же суммой денег, как и Сытин. После этого он вышел в отставку и некоторое время жил с отцом. К этому времени он, видимо, уже страдал душевным расстройством, по всей вероятности, вследствие именно тюремного заключения, поскольку подозревал слуг в том, что они хотели его отравить.

В Тайную экспедицию Жуков попал в 1784 году после того, как подал в Пятый московский департамент Сената донесение по первым двум пунктам на московского губернатора Н. П. Архарова и столичную управу благочиния, куда он безуспешно жаловался как раз на то, что его хотят отравить, приводя в качестве доказательства легавую собаку, которая окривела после того, как съела ту же еду, что и он. Поскольку доноситель был явно не в своем уме, его сперва отдали на попечение брату, но затем у него обнаружились некие подозрительные бумаги, в которых упоминались императрица, наследник престола и Г. А. Потемкин, причем Жуков утверждал, что государыню и Павла Петровича тоже пытаются отравить. Тогда-то дело Жукова и попало к А. А. Вяземскому.

В Тайной экспедиции Карп Афанасьевич счел необходимым чистосердечно поведать обо всех «политических разговорах», участником которых он когда-либо был, демонстрируя тем самым понимание того, что могло заинтересовать служащих этого учреждения. Причем показательно, что сюжет первого из его рассказов опять же связан с отравлением:

В бытность же его еще в гвардии, вскоре после смерти покойной государыни великой княгини Натальи Алексеевны прихаживал к нему Семеновского полку порутчик Николай Иванов сын Нефедьев[336] и между прочих разговоров спрашивал его, Жукова: «Как, де, я слышал, что государи отравливаются, вить за это в старину и бог знает чтоб зделали». А он, Жуков, ему на то сказал: «Я, де, не знаю, а слыхал из исторей, что, де, приключениям бедственным и от самих то делаться может, а особливо во время осады городов. Да естли б, де, и с ним, Жуковым, какое бедствие было, то б он и сам довел бы себя до такого ж обстоятельства».

Первая жена Павла Петровича великая княгиня Наталья Алексеевна умерла в апреле 1776 года, то есть Жуков описал разговор восьмилетней давности, который, по всей видимости, ему хорошо запомнился и который показывает, что неожиданная смерть молодой женщины (ей был 21 год) породила в обществе подозрения и слухи о том, что, возможно, она, отравившись, покончила с собой.

Второй разговор, пересказанный Жуковым, произошел, когда он уже был под арестом, а его собеседником на этот раз стал стороживший его сержант Сидоров. Этот склонный к размышлениям о высоких материях обладатель еще одной распространенной русской фамилии спросил арестанта: «Не пора ли великому князю престол принять?» Жуков на это ответил: «Врешь ты, я знаю, что государыня престол изволила принять вместе с великим князем, и как тебе не стыдно это мне говорить». Но Сидоров не унимался: «Государыня, де, в летах, пора ей в монастырь». Жуков, «услыша, и не зная, что бы это такое было, испугался и думал, что тот Сидоров не приставлен ли от кого или от членов его выпытывать». На этом, однако, разговор не закончился, и «в другое ж время» сержант стал опять спрашивать Жукова, «каким образом государыня престол приняла».

На сие сперва он, Жуков, ему ничего не ответил, а сказал только: «Поди прочь, я спать хочу» и лег спать, а как проснулся, то Сидоров, паки взошед к нему, говорил: «Что ж, де, вы не скажите, как изволила государыня принять престол». На что он, Жуков, ему сказал: «Как, ты не знаешь? Государыня была в Петергофе и приехала в Петербург, и изволила принять престол». А Сидоров ему говорил: «Я, де, этого не знаю, скажи, де, обстоятельно, каким это образом было». На что он, Жуков, ему говорил: «Как, де, отец мой был в Сестребеке[337], тогда государь велел отцу моему делать