…Мы будем незаметно, но активно способствовать самодурству чиновников, взяточничеству, беспринципности. Честность и порядочность будут осмеяны и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого.

Хамство и наглость, ложь и обман, предательство и национализм, и прежде всего вражда к русскому народу, – все это мы будем легко и незаметно культивировать, все это расцветет (“Уже расцвело!” – комментарий Сухарева) махровым цветом.

И лишь немногие, очень немногие будут догадываться и понимать, что происходит. Но таких людей мы будем превращать в посмешище, найдем способ оболгать их и объявить отбросами общества. Мы будем опошлять и уничтожать основы нравственности.

Мы будем браться за людей с детства, с юношеских лет, будем всегда делать ставку на молодежь, станем разлагать, растлевать, развращать ее».

У, какая длинная цитата.

Вениамин Тихонович отложил брошюру. Лицо его брезгливо скривилось.

– Браво, либералы! Им удалось реализовать этот план с такой последовательностью и с таким блеском, что даже сам автор проекта, их духовный наставник господин Даллес, не смог бы добиться большего, – саркастически улыбнувшись, отдал он должное своим врагам и продолжил: – Россия уничтожена без войны. Кругом руины, разруха, беспризорность…

Вы слышали, что, по оценкам экспертов, либералы нанесли экономике страны даже больший ущерб, чем фашисты в годы Великой Отечественной войны?

Я кивнул.

– И самое страшное, белое превратилось в черное, а черное в белое, добро стало злом, а зло добром. Патриотизм, честность, порядочность – сегодня уже пороки, а вороватость и склонность к предательству – свидетельство незаурядности личности.

И боюсь, поправить уже ничего нельзя. Если вчера дети мечтали стать космонавтами, офицерами, артистами, учителями, врачами, то сейчас сплошь и рядом бандитами, наркобаронами, олигархами, моделями, проститутками.

Вы уже говорили, что один из ваших двоюродных братьев собирается стать рэкетиром, как этот… Мясник, ездить в дорогих иномарках, носить малиновые пиджаки, на шее золотую цепь, а под мышкой пистолет, избивать, пытать, насиловать… И станет, самое печальное! А девочки со всей России рвутся в Москву не учиться, а на панель…

Потерянное поколение! Миллионы загубленных душ и судеб: алкоголиков, наркоманов, беспризорных, малолетних преступников. Это мина замедленного действия такой чудовищной силы, по сравнению с которой даже Чернобыльская катастрофа покажется мелкой неприятностью. России еще аукнется это поколение… лет через двадцать. Если она дотянет до того времени. Лично я сомневаюсь в этом…

Вениамин Тихонович помолчал, собираясь с мыслями.

– Решение глобальных проблем мне не по силам, но хоть что-то я пытаюсь предпринять. Опубликовал вот в «Советской России» один фельетон. Домой вернусь, доработаю и отправлю туда же другой. Это капля в море, – вздохнул он. – Поэтому прежде всего я хочу, мечтаю, надеюсь, пытаюсь спасти от разложения, растления, развращения хотя бы своих учеников. Это мой долг, если хотите – крест.

Я слышал об этом от тезки. Сухарев-старший продолжал проводить в школе давно отмененные политинформации, на которых рассказывал учащимся о задержках заработной платы, закрывающихся предприятиях, школах, детских садах, больницах, разгуле преступности, регулярно организовывал сочинения на темы: «Почему ушел из жизни Машин папа?»[15], «За что мы ненавидим Ельцина?» и все такое.

Педагог снова чуточку помолчал и вдруг прибавил немного даже улыбнувшись:

– Я знаю, вы с Валерием Петровичем (и не только вы!) считаете меня чудаком.

Я промолчал, вспомнив цитату из небезызвестного плана Даллеса: «Но таких людей мы будем превращать в посмешище, найдем способ оболгать их» и еще что-то в этом роде.

– Возможно, это и правда, – признал Вениамин Тихонович, пожав плечами, и продолжил, волнуясь и горячась: – Но это не вся правда… Я – хороший учитель! Это сегодня скорее приговор или диагноз, чем комплимент. Но бог с ними, с амбициями. Я – последняя надежда моих учеников.

Как когда-то Янош Корчак. Его ведь в свое время нацисты тоже посчитали чудаком. Мог спокойно скрыться. Предлагали дураку! А он не захотел, отказался и… шагнул в газовую камеру вместе со своими учениками. Не оставил, не предал их. И я не хочу предавать своих учеников – сбежать из школы и торговать на рынке. Хотя какой из меня торгаш?

Я посмотрел на педагога несколько ошарашенно и снова ничего не сказал. Но еще долго его слова звучали в моих ушах и в моем сердце. Помолчав, я встал, с чувством пожал ему руку и направился к машине. Я буду остаток дня и всю ночь мотаться по лесу, но найду Чернова.

Виктория

Все шло по отработанной схеме. Я добрался до своего укромного местечка, переоделся в камуфляж, прицепил бороду, усы, пересел в зеленый «москвич» и принялся методично прочесывать очередной квадрат.

До потемок я упрямо колесил по лесу, время от времени взбираясь на деревья для осмотра местности и совершая дальние марш-броски. Тело гудело от усталости, но необычайный душевный подъем и решимость найти Чернова придавали силы.

Я был готов продолжать поиск до утра и дальше, но это не понадобилось. В очередной раз взобравшись на очередную разлапистую сосну, я разглядел в бинокль дымок от костра. Костер мог развести кто угодно: турист, рыбак, охотник, влюбленная парочка вроде нас с Галочкой.

Но интуиция подсказывала мне, что я вышел-таки на Чернова и охраняющих его братков. Не позволяя себе обрадоваться раньше времени, чтобы не сгладить удачу, я спустился вниз и направился в сторону далекого костра.

Минут через пятнадцать я остановился, замер и… услышал собачий лай. Скорректировав маршрут, я стал продираться сквозь чащу на этот непрекращающийся лай и со временем выбрался к большой поляне.

В дальнем ее конце горел костер, рядом виднелась оранжевая палатка, два мужика, две огромные, вроде черные собаки, слышался яростный лай и мат пытающихся унять собак братков.

– Ну, вот и все! – сказал я себе. – Вопрос решен. Виктория! Я сделал это! Дальше – милиция.

Трупы на поляне

В лагерь я возвратился около восьми часов утра. Там меня уже весьма нетерпеливо поджидал Гриша.

– Чё за дела, дядь Валер? Где тебя, блин, черти носят? – сердито напустился он меня, не дав мне и рта открыть. – Обыскался! И у тети Гали тебя нет, и у дяди Егора тебя нет, и у дяди Саши,