не хватились.

Когда она выскользнула из комнаты, Валентин со стоном перевернулся на другой бок, потянув за собой сбившуюся простыню. Внизу гости спали прямо под страницами «Дэйли Уоркер». На кухне Декка, то ли уже проснувшаяся, то ли вовсе не спавшая, и вовсе не факт, что трезвая, оживленно говорила о чем-то с бородатым незнакомцем.

— Меня отправили в Париж, в пансион для благородных девиц! Но я там едва не померла от скуки!

— Вам что, не приглянулся Париж? — поинтересовался бородач, с обожанием глядя на свою собеседницу.

— Да что там вообще могло приглянуться?! Нас учили играть в бридж, раз в неделю водили в церковь, а еще в оперу. Но с последнего акта «Фауста» нас выгнали, потому что он считался аморальным, — со смехом поведала она. — А потом я вернулась и начались эти треклятые «Лондонские сезоны». Но это была уже последняя капля! Подумать только, и я, по их мнению, должна была найти себе мужа среди этих богатеньких недоумков?!

Мэрион проскользнула мимо и спустилась по лестнице. Облезлая дверь поддалась не сразу, но в конце концов она с ней справилась. По мощеной улочке, как и вчера, стелился густой туман, в котором проглядывали очертания пакгаузов. Где-то на реке гудели пароходы. Кругом царила загадочная и романтичная атмосфера. Мэрион поспешила к станции метро, чувствуя себя эдакой «Золушкой наоборот». Золушке из сказки пришлось уезжать из дворца, ей же надо поскорее в него вернуться.

На следующих выходных она вновь навестила Ротерхит. А через неделю все повторилось. Ее влекло не только к Валентину — нет, сам дом, казалось, обладал пленительной силой. Там всегда можно было встретить молодых людей с непоколебимыми воззрениями.

Мэрион любила сидеть рядом с Валентином в приглушенном свете свечей и слушать жаркие споры о политике, которые обычно заканчивались глубокой ночью, а то и вовсе длились до самого утра. Безработица. Вторжение Муссолини в Эфиопию. Германское перевооружение. Новый премьер-министр Стэнли Болдуин, недавно сменивший на этом посту Рамсея Макдональда… Многие из этих тем не на шутку пугали ее и тревожили, но слушать такие дискуссии было куда приятнее, чем читать газеты в одиночестве, думая, что никому на свете больше нет дела до всех этих бед.

И все же Мэрион старалась не участвовать в таких беседах, какие бы сильные чувства ни пробуждали в ней темы, затронутые гостями. Она боялась привлекать к себе внимание, предчувствуя, что в такой пламенной и эмоциональной компании вряд ли одобрят ее работу. Правда, никто у нее не спрашивал, чем она занимается, да и Валентин никому об этом не рассказывал, но ведь рано или поздно тайное непременно станет явным. Мэрион казалось, что она зависла меж двух миров, но не может примкнуть ни к одному из них. Но так ли это важно, пока рядом ее возлюбленный?

Осенняя поездка в Шотландию, без которой не обходился ни один год, вынудила Мэрион на время расстаться с Ротерхитом, о чем она очень сожалела. Но ее немного утешало то, что новоиспеченная герцогиня Кентская, прибывшая в Балморал вместе с супругом, тоже была отнюдь не в восторге от такого отдыха.

— Как вам Балморал, дорогая моя Марина?! — прогремел король, точно пушка на военном корабле.

Принцесса Марина, недоверчиво возившая вилкой по тарелке с хаггисом[40], удивленно вскинула голову, услышав этот громовой раскат.

— Тут полно насекомых, — неодобрительно заметила она, бросив скорбный взгляд на красные точки, которыми были усеяны ее тонкие и белые, словно лилии, руки.

— Надо вам «Нэви-кат»[41] почаще курить! Мошкара и на пушечный выстрел не подлетит! — заботливо посоветовал свекор.

Прекрасные темные глаза Марины изумленно округлились. Герцогиня Йоркская, так и не начавшая питать теплых чувств к своей невестке, тихонько захихикала. Принц Георг наклонился вперед:

— Папа, Марина не курит.

Повисла небольшая пауза, вызванная тем, что человек в коричневом плаще принес королю оленину на серебряном подносе.

— Милый мой горный рай! — прогремел король, когда дворецкий отошел. — Так Балморал называла сама королева Виктория!

— Место и в самом деле… историческое, — согласилась Марина.

Мэрион вдруг пришло в голову, что у принцессы, как и у всех, под кроватью наверняка стоит ночной горшок с инициалами.

— Да попросту сказочное! — проревел король так громко, что скрещенные мечи, украшавшие стену, задребезжали. — Тут ведь все в точности так, как было при ней! Дети обожают замок за то, что тут ничего не меняется!

Принц Георг в замешательстве посмотрел на братьев. Марина промокнула губы салфеткой.

— А что там изображено? — спросила она, напряженно вглядываясь в большую картину, висящую напротив.

Ее супруг с опаской покосился на короля.

— Как принц Альберт потрошит оленя, дорогая.

— Что?!

— Ну, кишки из него выпускает, — со вздохом пояснил Георг.

У Марины сделался такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.

Герцогиня Йоркская склонилась к невестке.

— Непременно сходите на охоту с его величеством, Марина! Он превосходный стрелок! Всегда попадает точно в цель! От его выстрелов птицы гибнут прямо на лету, не успев упасть!

Греческая принцесса в ужасе зажала рот рукой, на которой поблескивали дорогие украшения.

После ужина Мэрион освободили от работы. Королева Мария, скользя подолом клетчатой юбки по клетчатому же ковру, решительно направилась в гостиную и увлекла за собой свою новую невестку.

— Какие у фас красные ногти, милая моя! Мой Георг не любит крашеных ногтей!

— А мой — любит! — запальчиво отозвалась Марина.

Мэрион поднялась по лестнице, тоже выстеленной клетчатым ковром. Со стороны гостиной послышался истошный вопль:

— Марина! Сюда нельзя садиться! Это любимое кресло королевы Виктории!

Это кричала герцогиня Йоркская, и в ее голосе звучали торжествующие нотки.

Глава двадцать седьмая

Не успела Мэрион вернуться из Шотландии, как на горизонте уже замаячило Рождество — а значит, и очередной отъезд из Лондона, и разлука с Валентином до самого Нового года.

Накануне отъезда Валентин пригласил ее выпить. Вечер был промозглый и туманный, и в пабе «Роуз-энд-Краун» было не протолкнуться. Посетители громко распевали «Может, все потому, что я — лондонец», собравшись вокруг расстроенного пианино.

— Так больше продолжаться не может, — сказал Валентин.

Мэрион уставилась на свой липкий бокал с шерри.

— Ты прав.

«Чудесное чувство проснулось внутри…» — пел тем временем нестройный хор.

— Я устал притворяться перед друзьями, — продолжил Валентин.

Мэрион подняла на него взгляд.

— Но ведь Декка с Эсмондом знают, что я — учительница.

— Но не знают, кого ты учишь. Что они скажут, когда все откроется…

Мэрион буквально подскочила на месте.

— Тебе важно, что Эсмонд подумает, а остальное тебя нисколечко не заботит!

Она ожидала,