― Я говорю правду, ― настаивает он. ― Я ни с кем не спал с тех пор, как подписал договор о помолвке с Сабиной. На этот раз я все делаю правильно, Вульф. Я поклялся быть достойным мужем.

Я бросаю на Райана косой взгляд, скептицизм практически сочится из него. Достойным? Райан? Это все равно что сказать, что лиса в курятнике просто любуется убранством. Но, будь я проклят, моя интуиция острее ножа, и она подсказывает мне, что на этот раз он не лжет.

― Тамарак? ― спрашиваю я.

― Тамарак, ― клянется он.

Пока я размышляю над этим, обгладывая кроличьи косточки, в моей груди что-то не так. Не только из-за Райана, но и из-за нашего ужина. Чувство вины? Из-за убийства кролика? Человек должен есть ― это просто природа. Даже Сабина, нежная, как весенний ветерок, ест мясо. Но с тех пор как я узнал ее, мой взгляд на мир изменился. Раньше кролик был едой на ножках. А теперь? Это жизнь. Душа. Фольк назвал бы это слабостью, но в том, как Сабина находит ценность даже в жизни самой маленькой мышки, нет ничего слабого.

На самом деле она, возможно, самая несгибаемая из всех, кого я когда-либо встречал.

Насекомое начинает стрекотать высоко на дереве, прерывая мои мысли. Я бросаю маленький камешек в железную петлю вертела для жарки, но промахиваюсь.

Я спрашиваю снова, на этот раз немного жестче, с натянутой улыбкой.

― Значит, Сабина не станет трахаться с тобой, пока на ее пальце не будет кольца, да?

Я не должен давить на него; если я буду продолжать, то пройду точку, когда еще смогу выплыть обратно на берег.

― А что? Тебе интересно, с кем из нас двоих ей больше нравится целоваться? Как тебе такое ― она была пьяна. Я провел языком по ее горлу и рукой между ее бедер.

Вспышка ревности ослепляет меня, и я кусаю щеку с такой силой, что кровь заливает рот. Я делаю вид, что ищу бутылку виски, чтобы сдержать эмоции.

Райан непринужденно откидывается назад, вытягивая ноги к огню. Он пробует бросить камешек в железную петлю и на этот раз попадает.

― Ты ведь знаешь, как Сабина собирается приручить единорога? ― Его бархатистый, темный голос прорезает дым. ― Она не прыгает на его спину в первый же день. Она дает ему пространство. Она предлагает ему пиршество после того, как его морили голодом. Она переводит его в просторный хлев после того, как он был заключен в тюрьму. Она не торопит его. Дает ему привыкнуть к ней.

Он набирает целую горсть камешков. Когда Райан медленно бросает их в железную петлю один за другим, у меня в животе завязываются узлы ужаса.

В его глазах плещется расчетливая амбициозность:

― Я собираюсь приручить Сабину Дэрроу тем же способом. Подавать ей деликатесы за каждой трапезой. Поселить ее во дворце. Она будет отрицать, что такая роскошь имеет для нее значение, но я гарантирую тебе, что после того, что ей пришлось пережить, ее травма заставляет ее жаждать даже малейшего комфорта. Поэтому я позволю ей постепенно влюбляться в меня. Попомни мои слова: к концу лета единорог будет есть с ее руки, а она сама будет умолять о моем члене.

Мои пальцы глубоко погружаются в опавшую листву, нуждаясь в заземлении, чтобы подавить гнев.

Он думает, что сможет приручить ее? Сломить ее? Он не знает мою маленькую фиалку.

Я бросаю еще один камешек в железную петлю, на этот раз со злостью.

Райан бросает еще один, прикладывая слишком большую силу, и тот улетает далеко влево.

― Раньше ты был более метким, ― язвлю я, шутя лишь отчасти.

― Ну, я не каждый день охочусь на бурундуков. У меня есть настоящие заботы. ― Он улыбается, глядя в огонь. Напряжение между нами горит с той же силой, что и пламя.

Он знает, что я поцеловал ее.

Но это всего лишь поцелуй.

Он поворачивает ко мне свою расчетливую улыбку, и свет костра окрашивает половину его лица в оранжевый цвет, а вторая половина остается в тени.

― Держу пари, ты все еще кое-что умеешь, Вульф. Ну же. Давай поборемся. Как в старые добрые времена.

Я фыркаю.

― Райан, да ладно.

― Боишься, что я тебя побью? ― подначивает он меня. В его глазах есть что-то более темное, чем мальчишеское озорство. Черт, он черен как ночь, этот взгляд. Он взывает к сопернику во мне, мальчишке, который выжил благодаря своим кулакам, который жаждет криков кровожадной толпы.

Он расстегивает кожаный нагрудник, бросает его на землю, а затем стягивает через голову рубашку. Его обнаженная грудь блестит в сумерках. Много лет назад, когда мы ежедневно занимались спаррингом, я знал тело Райана почти так же хорошо, как свое собственное. Но теперь он более подтянутый, закаленный. На месте юношеской пухлости появились рельефные мышцы. Во мне тридцать фунтов мускулов, но я знаю, что не стоит недооценивать его.

Один за другим я сжимаю пальцы в кулак.

― Ты? Одолеешь меня?

О, черт возьми, нет.

Я стягиваю через голову свою рубашку. Разминаю шею, а затем бью себя по груди, чтобы вызвать адреналин. Спарринг прямо сейчас ― плохая идея, но к черту. Напряжение в отношениях с Райаном возникло еще до моего возвращения из Бремкоута.

Оно нарастало годами.

Мы раскидываем листья, чтобы освободить место, и встаем лицом друг к другу. Последние отблески дневного света исчезают за пограничной стеной, которая нависает над нами, как край света. Откуда-то с волканской стороны доносится крик совы.

Не отводя взгляда, мы движемся по кругу. Неважно, что с момента нашей размолвки прошло много лет ― в одно мгновение все стирается. Мое тело принимает привычную стойку, как будто натягивая старые удобные ботинки.

Райан нападает первым, делая выпад правой рукой. Но я уже уловил, что он перенес вес на левую ногу, и легко уклоняюсь от удара, а затем наношу джеб в