что есть, того не отнять, — сказал он. Да только не дорог я на этом грешном свете никому.

— Отчего же это, — серьёзно ответил Алексей. — Мне дорог, как брат родной.

Баламут почувствовал, что неожиданно на глаза навернулись непрошеные слёзы.

— Да ну тебя, — сказал он сдавленно и отвернулся в сторону, чтобы мальчишка не видел, как краснеют у него глаза.

— Не получится у нас ничего, — сказал Баламут. — Не по зубам нам эта задача.

— Зачем ты всё время это повторяешь? — спросил Алексей. — И без тебя тревожно.

— Ну как — зачем? Хочу, чтобы ты меня переубедил. Напряг дар своего красноречия и так залился соловьём, чтобы я тут же передумал, воспрял на подвиг ратный и тому подобное. Не умрём мы, мол, нормально всё будет. Давай, придумай чего-нибудь.

Княжич надолго задумался. Скривил губы, осмотрелся вокруг, будто надеясь увидеть где-то подсказку. Но вокруг был только чахлый лес из погибающих деревьев, а над головой лишь пасмурное небо, по которому летел клин гусей, спешащий на юг.

— Вот! — сказал княжич показывая пальцем вверх. — Вот на них посмотри.

Баламут задрал голову.

— Да, — сказал он, — выглядит аппетитно, согласен с тобой. Только высоковато летят, стрелой не сбить. Да и луков у нас не имеется. Хотя ты воин великий, можешь и меч так лихо кинуть, чтобы сразить парочку жирных гусей нам на ужин.

— Не про то я, нет, — Алексей махнул на него рукой. — Вот, говорю, на птиц посмотри. Они же не думают — получится у них на юг долететь или нет? Не сидят посреди замерзающего озера, где и еды-то для них уже нет. Не рассуждают, дескать, не получится у меня, не долечу я, да где тот юг, да может там и еды нет. Берут просто и летят. Сражаются с ветрами, спасаются от хищников, ищут пищу в пути, но упорно летят к своей цели. А те, кто из гусей много трусил, да рассуждал, что не выйдет ничего из путешествия в тёплые края — те так и помёрзли насмерть.

Баламут покачал головой из стороны в сторону, обдумывая услышанное.

— Ладно, нормально, для первого раза, — ответил он. — Не могу сказать, будто одобряю сравнение себя с жирным вкусным гусем, но посыл ясен. То ли ты от меня умных мыслей нахватался и наконец-таки научился складывать слова длиннее, чем «подвиг» и «битва». То ли у мудреца нашего в башне дымом надышался. Как бы то ни было, результат какой-никакой есть. Продолжай тренироваться, княжич, и научишься ездить по ушам, почти так же хорошо, как я.

— Нет, моё дело это подвиги и битвы, — Алексей рассмеялся.

— Ты вот не отнекивайся, — сказал Баламут, — когда тебе дельные вещи говорят. Ездить по ушам, словами вертеть по-всякому, первейший навык в деле обольщения прекрасных девиц.

Княжич покраснел и буркнул что-то малопонятное. Баламут услышал одновременно и «зачем оно мне», «не в этом дело», «тебе-то откуда знать» и прочие отговорки.

— Конечно, — сказал он, — тут и много других моментов надо учитывать. Например, крестьянам кривозубым, вроде меня, девушки-красавицы не так улыбчивы, как молодым симпатичным князьям, вроде тебя. Глупо отрицать. Тугая мошна, опять же, может открыть ранее запертые врата. Но если уж не был бог, или старые боги, к тебе милостивы, так что теперь, опускать руки сразу? Учись плести слова, мой тебе совет, это почти волшебство.

— Ни к чему оно мне, воину, это твоё краснобайство, — ответил Алексей.

— Вот ты опять неправ. Посмотри на наших соседей варягов. У них считается, что каждый муж это воин. Да, в принципе и каждая женщина тоже. И каждый воин — должен быть скальдом.

— Гусляром?

— Почти. Скорее бахарем. Пусть плохим, но хоть каким. Крутить слова в красную речь — дар. И чем красивее излагаешь, тем ты сильнее, как колдун.

— Колдовство это грех, — сказал Алексей и перекрестился.

— Много чего грех. Что же теперь, вообще не веселиться в этой жизни, лечь да помереть? Умение краснобайствовать не грех, точно тебе говорю, у кого хочешь спроси. Вон, сейчас приедем проведать прислужников Мары — у них можешь спросить, пока не завертелось.

Наёмник со смаком потянулся, хрустнул суставами.

— Далеко ли нам ещё? — спросил Баламут. — Не привык жаловаться, но у меня от седла ломит всякое.

— Рукой подать, завтра к вечеру на месте будем.

— Ещё сутки в седле? Ох, за грехи мне это.

— Как ты думаешь, мы не опоздаем? — спросил княжич тревожно.

Баламут посмотрел на небо.

— Не должны, успеваем, — сказал он. — Ежели опоздаем, ты не переживай, узнаем об этом сразу. По земле пронесётся вечный хлад, мор и смерть. Как только птицы на лету замертво падать станут, а у деревьев стволы потрескаются от мороза, тут стало быть, уже можно и не торопиться. Но если говорить серьёзно, то успеваем. Мудрец этот сказал, что есть время до полнолуния. Стало быть, как раз вовремя будем на месте, завтра оно случится. Так что, думаю, можно и не торопиться. Найдём тут какую-нибудь речку.

Он потянулся всем телом, хрустнув суставами, а голос стал медленным и мечтательным.

— Сядем на бережку, сладим удочки, поймаем пару окушков. Благодать! Может, пошлём этим любителям Мары почтового голубя, так и так, мы в пути, ребятки. Бегите навстречу, пеките каравай, разливайте брагу.

— У тебя с каждым часом речи одна другой безумнее.

— Спорить не буду. Я устал, а скакать нам ещё немеряно. Опять же, ты смотри, не домой мы едем, да не вино пить, свининкой закусывая, а рубиться, как в последний раз. Тоже приятных мыслей не добавляет.

— Струсил опять?

— Неизвестность страшит, отпираться не буду. Вернуться бы к мудрецу, да расспросить его подробнее, — вздохнул Баламут. — Сколько там этих приспешников Мары-то вообще? Это мы думаем, ну один-два, в самом худшем случае — три. А ну как их там целая сотня?

Княжич только хмыкнул.

— Да что с того, хоть и целая тысяча. Мне всё нипочём, когда у меня такой меч есть. Самого Сварога, понимаешь? Никакая тьма не способна одолеть меня теперь.

— Вот это хорошо, очень хорошо, — покивал Баламут, — тебе, стало быть, моя помощь совсем не понадобится? Очень грустно это слышать, конечно, но что же, ладно. Не буду