— И не будет. У нас с капитаном полный контакт, — заверил Павел.

— Хорошо. Идем дальше. Берген. Там у тебя явка с нашим резидентом Антоном Волльвебером. Он представит тебе отчет о работе резидентуры. Ты передашь ему деньги и зашифрованное задание. Ключ к расшифровке у него есть. На явку пойдешь без прикрытия. Тимашков остается на борту «Шилки».

— Понял.

— Что бы с тобой ни случилось в Бергене или на встрече с Коновальцем, Тимашков не должен ничего предпринимать. Он остается на борту «Шилки» — это приказ!

— Ясно!

— Пароль для связи с Антоном помнишь?

— Да.

— Место встречи и маршрут выхода на явку представляешь?

— Можно сказать, как свои пять пальцев, — заверил Павел.

— С опознанием Антона как, не ошибешься?

— Думаю, что нет. Тем более у меня есть его фотография.

— Имей в виду, она пятилетней давности, — напомнил Шпигельглаз и заметил: — Не вздумай брать ее с собой на явку.

— Обижаете, Сергей Михайлович! Я же…

— Ладно! Ладно! Фотографию после встречи с Антоном уничтожь.

— Само собой разумеется.

— И еще, только не обижайся, но лишний раз хочу напомнить. После того как ликвидируешь Коновальца и сядешь на поезд, не вздумай ехать до самого Парижа.

— Это понятно, Сергей Михайлович. У полиции и контрразведки на железной дороге самая густая сеть агентов.

— В первую очередь это те, кто сидит в кассах. Они если не агенты, то осведомители.

— Поэтому буду чаще менять транспорт, чтобы не засветиться.

— Все правильно. Но, прежде чем уходить в отрыв, смени прическу и верхнюю одежду.

— Хорошо.

— А, вот еще что! Ты с Коновальцем встречался в основном в ресторанах, не так ли?

— Да.

— Официант — он тоже представляет опасность. У них на лица хорошая память, постарайся не бросаться ему в глаза.

— Понял.

— И последнее, по Парижу. Когда доберешься, там тебя встретит Иван Агаянц. В лицо ты его должен знать.

— Да, и хорошо, — заверил Павел.

— Он будет ждать тебя на известной станции парижского метро. Надеюсь, название не забудешь?

— Обижаете, Сергей Михайлович.

— Не обижаю, а заостряю твое внимание. В общем, через него получишь дополнительные указания. Вопросы есть?

— У матросов нет вопросов!

Шпигельглаз хмыкнул и, похлопав Павла по плечу, сказал:

— Остается пожелать тебе счастливого плавания, матрос.

— Спасибо, — поблагодарил Павел.

— Кажется, все обсудили, — подвел итог Шпигельглаз и предложил: — Расходимся! Впереди нас ждут великие дела!

Покидали они Лубянку, когда уже наступила ночь. На этот раз до квартиры Павлу не пришлось добираться на метро, служебная машина Шпигельглаза подвезла его к самому подъезду. Эмма еще не спала и быстро накрыла на стол. Тонкий и проницательный человек, начавшая службу в контрразведке раньше мужа, она почувствовала владевшее им напряжение и не удержалась от вопросов. Павлу ничего другого не оставалось, как рассказать о предстоящей командировке за границу по линии ОУН, но он не сказал ей главного — о задании Сталина. Усталость и напряжение последних дней дали о себе знать, Павел начал клевать носом в тарелку и, не закончив ужина, отправился спать.

На ноги его поднял требовательный звонок будильника. Умывшись, побрившись, наскоро перекусив, он торопливо простился с женой, подхватил «тревожный чемоданчик», в нем находилось все необходимое, начиная от зубной щетки и заканчивая парой теплых носков, спустился в двор. В машине его ждали Шпигельглаз и Тимашков. Вместе они проехали на Ленинградский вокзал.

Морозная дымка окутывала попыхивающий парами паровоз. Унылое февральское солнце тусклыми бликами отражалось на шпиле центрального здания вокзала и металлических ручках вагонов. Поземка шершавым языком стелилась по платформе и закручивалась в спираль у ног проводников, застывших у дверей вагонов. Порывы северного ветра наотмашь хлестали по лицу, Павел, спасаясь, поднял воротник пальто. Шпигельглаз проводил их до самого вагона и был немногословен. Все нужные слова он уже сказал, поэтому, крепко пожав руки, пожелал только одного: успешно выполнить задание и живыми вернуться домой. Павел и Александр поднялись в вагон, прошли в купе и оказались одни. Шпигельглаз сделал все, чтобы за время в пути их не беспокоили посторонние. Подтверждение тому служило то, что соседние купе занимали коллеги.

Оживленную суету, царившую в вагоне, нарушил задорный гудок паровоза. Выпустив клубы пара, локомотив натужился, лязгнул металлическими внутренностями, и поезд, оттолкнувшись от перрона, медленно набирая скорость, покатил вперед. Под колесами тонко пискнула выходная стрелка, позади остались запорошенные снегом станционные постройки, бетонно-кирпичные городские джунгли надвинулись со всех сторон и стиснули в своих объятиях железнодорожные пути. Локомотив, сердито попыхивая, время от времени требовательно посвистывая, рвался на простор. Вскоре о Москве напоминали только дачные поселки. Метель, бушевавшая накануне, занесла их снегом по самые крыши. Монотонный сельский пейзаж, тянувшийся за окном, изредка оживляли церквушки, напоминавшие рождественские куличи.

Приготовив постель, Павел не стал ложиться, в голове царил сумбур мыслей, вышел в коридор и приник к окну. За ним простирались бескрайние просторы, их величие вносило умиротворение в его душу. Он безоглядно отдался во власть природы и своих внутренних ощущений. В них не было места ни Коновальцу, ни его тени — телохранителю Барановскому, ни верному псу и правой руке Мельнику, ни амбициозному Бандере. В прошлом осталась и школа абвера, где немецкие инструкторы готовили из Павла боевика, а вместе с ними полковник Лахузен, выделивший его из числа националистического сброда и видевший в нем будущего суперагента.

Память возвратила Павла в трудное, полуголодное, но по-своему счастливое детство. На губах появилась медовая сладость арбуза с бахчи купца Фирисиди. Подошвы ног согревал песок с пляжей «Молочки». Ласковая волна Азовского моря покачивала под ним и братом Николаем плот, сооруженный на автомобильных камерах. Саднящая боль на сбитых после футбола коленках уходила, когда их касались заботливые руки матери.

Голос Тимашкова вернул Павла из прошлого в настоящее. Он возвратился в купе, в нем витали аппетитные ароматы. Банка с маринованными опятами, запеченная в духовке курица и квашеная капуста на столе пробудили аппетит. Павел порылся в плетеной корзинке с припасами, подготовленными Эммой, и прибавил к ним неизменное украинское сало, банку с молоком и пирожки с яйцом и луком.

Тимашков пробежался взглядом по этому изобилию, довольно крякнул, извлек из загашника бутыль первача, две стопочки, предусмотрительно захваченные из дому, и предложил выпить самогончика для душевного разговорчика. Павел попытался отказаться, но погрустневший коллега и долгая дорога вынудили принять на грудь по маленькой. Тимашков на этом не остановился, за маленькой последовал «небольшой прицеп», а сколько в нем оказалось «вагончиков», Павел вскоре сбился со счета. В конце концов он должен был признать, что Тимашков оказался мастером не только в изготовлении разных хитроумных технических штучек, а