На нижней палубе царила иная атмосфера. Ее пассажирам было не до морских красот и любовного флирта, большинство из них, купив на последние гроши билет, бежали от беспросветной нужды и разрухи, в которые после революционных потрясений все глубже погружалась центральная часть России. Одни надеялись пережить в Грузии холодную зиму и найти хоть какой-то заработок, другие — паломники, — их оказалось немало, полагаясь на волю Божью, рассчитывали обрести душевное успокоение и надежду на лучшее будущее в святых местах Нового Афона.

Особняком от остальных пассажиров держалась дружная компания из двенадцати паломников. Собравшись вокруг рыжеусого кавказца-монаха, они что-то живо обсуждали. Обрывки разговора если и долетали до постороннего уха, то вряд ли могли сказать что-то непосвященному. Короткие распоряжения рыжеусого монаха принимались паломниками без спора и возражений. Выслушав его, компания, разбившись на пары и прихватив с собой увесистые торбы, разбрелась по пароходу.

Не успел скрыться за горизонтом Новороссийск, как погода резко изменилась. Море покрыла мелкая рябь, солнце затянула сизая дымка, в снастях сердито засвистал ветер, седые барашки вспенились перед носом парохода. Прошел час, и диск солнца, подобно запылившейся керосиновой лампе, тусклым светом залил море. Приближался шторм. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали пароход. Под их ударами корпус жалобно поскрипывал, а палуба отзывалась судорожной дрожью. Она передавалась пассажирам, великосветская публика поспешила разойтись по каютам, а простому люду на нижней палубе ничего другого не оставалось, как искать укрытия от ветра и волн за палубными надстройками.

Сенькевич вынужден был оставить гостей в кают-компании и подняться на капитанский мостик, чтобы взять управление пароходом на себя. Шторм быстро набирал силу. Море вспучилось и грозно зарокотало. Нос «Цесаревича Георгия» все глубже зарывался в волну. Бурные потоки воды раз за разом обрушивались на нижнюю палубу, злобно шипящие языки извивались под ногами пассажиров третьего класса, забирались под шлюпки и, прихватив с собой что-нибудь из вещей, скатывались за борт.

Бессонная ночь доставила немало хлопот как экипажу, так и пассажирам. Перед рассветом шторм пошел на убыль, и вскоре о нем напоминала лишь серая стайка облаков, робко кравшаяся у кромки морского горизонта. Попутный ветер позволил наверстать упущенное, после полудня слева по борту возник берег Абхазии. Она вздыбилась горными вершинами, самые дальние были покрыты вечными снегами. С наступлением темноты «Цесаревич Георгий» бросил якорь на рейде у знаменитой православной святыни на юге России — усыпальницы апостола Христа Симона Кананита.

Наступила ночь. Круглолицая луна выплыла из-за гор, и в ее призрачном свете окрестности Нового Афона с поразительной точностью стали напоминать библейские сюжеты со знаменитых полотен художников Бруни и Куинджи. Позолоченный купол колокольни центрального собора, подобно Вифлеемской звезде, загадочно мерцал на фоне величественной панорамы гор. Они, как драгоценное ожерелье, обрамляли бухту и весело перемигивались гостеприимно светящимися окошками домов, гроздьями рассыпанных по склонам.

Все вокруг дышало миром и покоем. Казалось, что само время умерило свой неумолимый бег у стен усыпальницы Симона Кананита. Две тысячи лет назад Слово Божье, произнесенное им среди этих величественных гор, оказалось крепче крепостных стен некогда неприступной Анакопийской цитадели и власти самых жестоких тиранов. Перед ним оказалось бессильно властолюбие сильных мира сего, возомнивших себя повелителями и вершителями судеб целых народов. Все они обратились во вселенскую пыль, и лишь одно здесь осталось вечным — божественная красота Нового Афона, воспетая Симоном Кананитом.

Она не могла оставить равнодушным даже самое холодное сердце. Пассажиры, все от мала и до велика, высыпали на палубы и долго любовались земным раем. Легкий ветерок, потягивавший с берега, доносил до них нежные запахи набравшего цвет осман-дерева и осенних цветов. В призрачном свете фонарей раскидистые кроны эвкалиптов и платанов в приморском парке напоминали мохнатые папахи джигитов, а пальмы походили на огромные шатры разбившего здесь свой военный лагерь грозного царя Митридата. Довершало сказочную красоту Нового Афона рукотворное чудо — монастырь Симона Кананита.

К полночи жизнь на море и на берегу замерла. Наступившую благостную тишину изредка нарушала перекличка вахтенных «Цесаревича Георгия», морского пограничного патруля, цокот копыт конных разъездов, совершавших объезд окрестностей Нового Афона, да отрывистые команды, доносившиеся с военного фрегата: его команда наводила порядок после завершившихся накануне учений. Теплая южная ночь укутала монастырь, горы, море, корабли невидимым бархатистым покрывалом, и все погрузилось в безмятежный сон.

О наступлении нового дня жителям Нового Афона, командам кораблей и пассажирам возвестил мелодичный звон колоколов монастыря. Затем под заливистую трель свистка боцмана на ноги поднялся экипаж военного фрегата. В девять часов нарядно одетая публика первого и второго класса неспешно потянулась в зал ресторана.

После завтрака к пароходу причалили десятки шлюпок, и сотни желающих отправиться на прогулку по местам, где ступала нога Симона Кананита, Андрея Первозванного, Иоанна Златоуста и двух российских императоров Александра III и Николая II, заняли в них места. К ним присоединились двенадцать паломников во главе с рыжеусым кавказцем-монахом. Команда «Цесаревича Георгия» занялась приборкой, а Сенькович взялся за проверку записей в судовом журнале.

Прогулка по горным тропам быстро утомила пассажиров первого класса, и они первыми поднялись на борт корабля. За ними потянулась публика попроще, последними возвратились двенадцать паломников с рыжеусым монахом. Судя по их оживленным лицам, мимике и исходившему от них запаху костра, они явно причащались не только святым духом. Их компания пополнилась еще восьмью человеками, все они оказались молодыми людьми крепкого сложения и имели полупролетарский вид.

Прошло несколько минут, суета на палубах улеглась, наступило время вечерней трапезы, и воздух наполнился ароматными запахами. После ее завершения пароход покинул гостеприимную Новоафонскую бухту, проплыл мимо военного фрегата, на котором шла вечерняя приборка, обогнул Эшерский мыс и взял курс на Сухум.

Столица Абхазии — Сухум, зажатая горами, изнывала от небывалой жары. Такого знойного сентября не могли припомнить даже старожилы, в полдень металлические крыши раскалялись будто сковородки, в домах стоял жар как в духовке, а на улицах асфальт превращался в студенистую жижу. Прошедший несколько часов назад короткий, но обильный дождь и наступившая ночь принесли с собой долгожданную свежесть и прохладу. Горожане спешили воспользоваться передышкой и семьями потянулись на набережную, чтобы полюбоваться последними парусниками, доживавшими свой век. На фоне величавой панорамы гор они напоминали белоснежные айсберги, каким-то чудом занесенные в южные широты.

В 10 часов вечера в Сухумскую бухту, подобно старой галоше, хлюпая винтами, вполз направлявшийся в Батум грузовой пароход «Российского общества П. и Т.» «Дмитрий». Через час он покинул порт и вышел в открытое