Шрифт:
Закладка:
— Снилось мне, — сказал Манас, — будто ехал я на своем Светлосаврасом по незнакомой дороге и вдруг, подобно струе воды, блеснул клинок. Я спешился, ухватился за рукоять и стукнул лезвие о камень, но клинок разрезал этот камень, как печень барана. Клинок вырвался из моих рук, превратился в тигра и заревел таким ревом, что дикие звери выскочили из своих нор и убежали. Тогда тигр превратился в сокола и сел на мою правую руку. Что бы мог означать этот сон?
Но хотя Бакай и Кошой были мудрецами, а Кошой даже знал дело колдовства, не могли они растолковать этот сон и задумались. Может быть, долго бы думали они, если б не услышали топота коней. Открыли они полог юрты и увидели нечто еще более удивительное, чем сон Манаса: держа в поводу семнадцать коней, ехал Урбю рядом с неким китайцем, и тот самый Урбю, чей род начисто был уничтожен китайскими ханами из дома Чингиза, беседовал с этим длиннокосым, как с братом!
В это время Урбю говорил Алмамбету:
— Вот юрта Манаса. Старик в островерхой шапке из рыси, стоящий справа, — исполин Кошой. Старик, менее богатый годами, стоящий слева, — богатырь Бакай. А между ними — Манас.
Алмамбет взглянул в глаза Манасу, и яркий, вещий трепет счастья зажегся в его сердце. Он увидел, что у Манаса лицо вождя, и это лицо показалось ему знакомым, как письмена в древней книге, которые он разгадал, как листва чинары, посаженной в честь него матерью, как песня, которую певал ему Маджик, когда нянчил его. И Манас взглянул в глаза Алмамбету, и Манас почувствовал в своем сердце трепет счастья, вещий и яркий, и почудилось Манасу, что он узнал глаза Алмамбета: это были глаза приснившегося ему сокола, который уселся на его правой руке. И такая радость, беспричинная, как в чистые годы детства, охватила Манаса, что ему захотелось смеяться — ему, который давно уже не понимал смеха смеющихся!
Когда прибывшие спешились и поклонились Манасу и двум старейшинам, Кошой приказал:
— Говори, Урбю!
Урбю заговорил, и было видно, что тело его слабо:
— Человек, который стоит рядом со мной, — мой спаситель. Сила и благородство его удивительны. Зовут его Алмамбетом, он сын Азиза, китайского хана.
Манас еще более обрадовался, когда узнал прославленное имя пришельца. Обрадовались и старейшины, и Бакай вопросил:
— От какой напасти спас тебя сын Азиз-хана, мой Урбю?
— От смерти, — сказал Урбю. — Среди нас нашлись мятежники, подлые предатели, которые вознамерились убить хана Манаса. Они сказали мне: «Возглавь это дело». Когда я отказался, они напали на меня. Я был ранен и умер бы, если бы не спас меня Алмамбет.
Тут Кошой пришел б гнев. Он крикнул:
— Кто эти изменники, которые хотели погасить наше солнце?
Урбю ответил:
— Вот их кони. Узнайте сами, кто владельцы этих коней.
— Я вижу коня Кокчокеза. Где двоюродный брат Манаса? — спросил Кошой.
— Он изменник. Я убил его, — сказал Урбю.
— Я вижу коней десяти буянов Орозду. Где они, двоюродные братья Манаса? — спросил Бакай.
— Они изменники. Их убил Алмамбет, — сказал Урбю.
Тогда вопросил Манас:
— Где шесть ханов? Я знаю их имена, ибо узнал их коней.
— Прости меня, Манас, но эти шестеро убежали, — ответил Урбю.
Тогда Манас подошел к Урбю и обнял его, подошел к Алмамбету и прижал его к сердцу и сказал:
— Да будут благословенны ваши имена, богатыри! Вы прибыли с дурной вестью, но она не омрачила меня, ибо я увидел ваше благородство. Даже одна капля добра сильнее, чем океан зла, а ваши души — целый океан добра!
А потом сказал Манас Алмамбету:
— Великий богатырь! Твой приход — радость мне. Я радуюсь не только потому, что ты уничтожил моих врагов и пришел ко мне как спаситель. Я радуюсь потому, что ты пришел ко мне как человек, которого, казалось, я ждал всю жизнь. Будь гостем моего народа!
Манас поместил Алмамбета в лучшей юрте и приказал устроить в честь его прихода пир, созвав весь народ.
Когда же Манас, проводив Алмамбета до его юрты, вернулся, Кошой сказал ему:
— Я разгадал твой сон. Он удивителен, как удивителен этот странник из китайской земли. Алмамбет будет твоим клинком, твоим тигром, твоим соколом, твоей правой рукой!
Так растолковал Кошой сон Манаса, а между тем быстрее ветра помчалась по аулам и кочевьям весть о пире, и на закате дня весь народ собрался в таласской долине.
Прибыли ханы и беки во главе племен и родов, прибыли сорок Манасовых львов, прибыли Джакып и Чиирда, престарелые родители Манаса, прибыла умница Каныкей со своими сорока подругами. Увидев рядом с Манасом китайца, одетого, как хан, сильного и грозного, как барс, китайца с длинной золотой косой, который сидел подле Манаса как друг, народ пришел в удивление. Алмамбет тоже глядел на киргизских богатырей и дивился их силе и величию. Кроме Кокчо и Урбю, которых он знал, были здесь и Чубак, и Аджибай, и Сыргак, и Серек, все сорок львов, и грозные лица их сияли сейчас добротой. Дивился Алмамбет и красоте киргизских жен и девиц. Из них он знал только одну Акыдай, жену Кокчо, а теперь он увидел Каныкей, и всех ее подруг, и всех девушек, этих лебяжьешеих, длиннокосых, тонкостанних красавиц, и каждая из них казалась Алмамбету незакатным солнцем. А вдали, на луговой траве, отдыхал скот, и Алмамбет поразился его многочисленности. Никогда он не думал, что на свете может быть столько верблюдов, быков, баранов и коней!
Уже дымилось в казанах мясо, уже пенился и раздувался от гордости, что его будут пить, кумыс в бурдюках, а пиршество все еще не начиналось. Не начиналось оно потому, что среди пирующих не было людей шести киргизских родов. Манас ждал их, ибо то были роды, возглавляемые мятежными ханами. Наконец показались тонкие столбы пыли, показались всадники на конях шести мастей. Когда эти люди приблизились к пирующим, старейший из них спешился, поклонился Манасу и сказал:
— Наши ханы замыслили против тебя зло. Мы убили их. Вот почему мы опоздали на твой зов, хан Манас Великодушный!
Слова старейшины были встречены с одобрением. Манас посадил его на почетное место, и, когда уселись все вновь прибывшие, он
