Шрифт:
Закладка:
— Но я понимаю: горе, ни с каким не сравнимое, — потерять мать, — добавил Алексей с чувством.
Николай промолчал. «Спасибо» за соболезнования он уже сказал, и лучше бы теперь друг переменил тему беседы…
Полгода, как матери не стало. Сестра рассказала, что та ушла внезапно и тихо. В несколько недель ослабела как-то, еле ноги таскала, однажды среди дня прилегла на лавку от слабости, задремала и не проснулась. Николай ездил в деревню проститься, но на похороны не успел. Мать осталась в его памяти живой. Это было и приятно — успокоительно, что ли, и тяжело одновременно. Пока ехал в поезде, вызванный телеграммой сестры, Николай старательно гнал образы памяти — сценки из детства, которые роились прямо за окном вагона вместо деревьев, деревень, полустанков с людьми и без. Большие поминки Николай пропустил. С его приездом устроили стол, за которым собрались только родственники. Брат и сестра были молчаливы, но, подвыпив, стали вспоминать кое-что из детства. Николай встал и вышел вон.
Он не сдержался бы, разревелся, если б не начал сразу задыхаться. Необходимость глубоко дышать, хватая ртом холодный воздух, отвлекла и помогла успокоиться. Тщательно умылся ледяной колодезной водой и вернулся в избу. Там протяжно пели. Впервые в жизни услышав это пение как бы со стороны, Николай заметил, что голоса звучат довольно стройно…
Друг неподдельно огорчился. Он любил, когда Николай упоминал мать, специально напрашивался идти вместе выбирать для неё подарки и старался что-нибудь купить лично от себя. Сирота с младенчества, Алексей словно бы присвоил мать друга, которой ни разу в жизни не встречал.
Теперь он смотрел с состраданием и говорил сочувственные слова, а Николай искал способа сменить направление беседы.
— В архиве ждут тебя, — заявил он без всякого перехода.
Алексей молча сжал пальцами его плечо, а потом сказал:
— Ну, пошли!
Они при встрече уговорились сразу идти в Музей изящных искусств: Извольский так ждал его открытия, что теперь ему не терпелось скорее туда попасть. Тем более что Николай, успевший побывать в музее ещё зимой, подогрел интерес коротким сообщением:
— Туда мало зайти один раз.
Наглядная история древних цивилизаций тут обступала со всех сторон, и её сокровища будто лежали на ладони. Прочитаешь табличку под экспонатом — и от древности дух захватывает, даром что не всякий из них — подлинник, а много попадается копий.
— Пойдёшь на авиационный день? На Ходынку, — спросил Николай, шагая бок о бок с Алексеем.
— В воскресенье?
— В субботу, в восемь утра. Гарбер-Волынский будет показывать фигуры в воздухе по полной программе, а затем, возможно, покатает пассажирок.
— На каком аппарате он полетит?
— «Моран-Солнье». Специальный, пилотажный. На лётном поле будут стоять ещё самолёты, к ним разрешат подойти. Обещано, что прилетит «Русский Витязь» — новейшая машина!
Николай досконально изучил программу будущего праздника. Сначала появились афиши, а вчера в газетах напечатали подробности. Лишь бы погода не подкачала!
— Пойду, конечно. Обещают катать на аэростате?
— Обещают.
— Надо только пораньше явиться туда, чтоб занять удобные места. Пойдём на поле или посмотрим из-за забора? Пожалуй что придётся поехать затемно, — рассудил Алексей, который всегда говорил о себе, что подниматься до зари не любит, однако вполне способен совладать с собой, если необходимо. — Постой! — спохватился он. — Суббота ведь послезавтра? Ветер с запада. Погода испортится дня на два.
Николай безмятежно улыбнулся.
— Праздник в следующую субботу. Ты что, афиш не видел?
— Не видал, — огорчился Алексей, и вид у него опять сделался смущённо-потерянный.
У Николая неприятно заскребло на душе от сострадания. Алексей, как ни храбрился, как ни старался представить себя уверенным человеком, не вполне адаптировался после болезни к окружающей действительности. Его движения и реакции порой становились заторможенными, взгляд — потерянным, словно только что со сна. А внимание его к явлениям окружающего мира то и дело рассеивалось, как будто сосредотачивалось на какой-то потаённой мысли и никак не желало её отпустить… Как будто Алексей всё время думал о важном… Таких мелочей, как афиши на тумбах, он не замечал, как если бы глядел на подобную суету свысока. Однако, когда Николай указывал другу на нечто, не замеченное им, тот смущался и винился.
— Ужасно жалко, но я буду занят, — сказал Алексей. — Иду на собрание, уже обещал быть.
— В Археологическое общество? На заседание? — поинтересовался Николай.
— Орлов отыскал меня.
Вот это новость!
— Сам лично?
— Да. Он объявил, что моё членство в ложе не отменено, и я могу возобновить его в любой момент. Разумеется, меня присоединят к новой группе.
Николай почувствовал, пожалуй, гордость за то, что один из самых влиятельных мастеров ложи так ценит его друга и так стремится видеть Алексея в рядах братства. Но и зависть кольнула: как ему тоже хотелось бы быть приглашённым! Возможно, когда Алексей станет хотя бы подмастерьем, то предложит его кандидатуру. Ведь для масонства не существует сословных различий!
Алексей ни прежде, ни теперь не сказал другу, в какую ложу вступил: держал слово. Неприятное впечатление, оставленное глупым и опасным поступком учеников ложи, сгладилось, но не исчезло вовсе. И Николаю вдруг подумалось: а ведь в Москве, по некоторым сведениям, действовало в прежние времена до сорока разных лож. Нынче же так модно всё таинственное и чудесное, что масонские ложи опять растут как грибы. Жаль, что Алексею не подвернулась другая, посерьёзнее!..
Этим летом Николай собирался, вместо поездки в деревню, впервые в жизни отправиться к Чёрному морю. Отложил денег и ждал августа — самого, по рассказам Извольского, знойного месяца черноморского лета. «В августе открывается настоящее дыхание юга», — говорил Алексей. Но в августе случилось непредвиденное и очень плохое: началась война. Всеобщая воинская мобилизация порождает полный раскардаш в железнодорожных сообщениях, а праздные поездки становятся неуместными. Николай отложил осуществление мечты до более благоприятных обстоятельств…
Полетели недели и месяцы войны. Призывные плакаты, народ толпится у свежих карт, мальчишки-газетчики выкрикивают броские цитаты из сводок, полученных с театра боевых действий. Благотворительные общества собирали в пользу семей погибших героев деньги и какие-то вещи. Призывы сдавать кровь для раненых; стайки восторженных барышень в форме сестёр милосердия.
Николай время от времени ходил сдавать кровь. После этой неприятной процедуры ломило в груди, но терпимо. В остальном он, при своём белом билете и мирной работе в архиве, был совершенно свободен от военных хлопот.
Николаю, хоть и сдавал кровь безвозмездно, совершенно не удавалось проникнуться царившим в обществе патриотическим подъёмом: его сознанием владело неисправимо прагматическое отношение к войне. Он много читал в газетах и журналах и рассуждал — всё больше с
