сделка. Но компенсация была элементом социального механизма, функционирующего в традиционном обществе, – и освобождала стороны от кровной мести, которую, в свою очередь, порождала обязанность отомстить. Каждый урегулированный конфликт представлял собой результат сложных переговоров между людьми в определенном культурно-историческом контексте. Однако, по мнению США, денежная компенсация помогала уладить любой вопрос, – ведь родственники погибших принимали деньги; но фактически выплаты лишь усугубляли ситуацию. Афганцы уже смотрели на происходящее под другим углом: кафиры убивают мусульман на их земле, в Исламской Республике Афганистан, – и бессовестно откупаются.

Афганские власти безуспешно пытались контролировать проблемные районы вроде Андара, где царил мулла Фарук. Кабул назначал губернаторов различных округов, присылал полицейские отряды, учреждал муниципальные центры и суды. НПО восстанавливали водоснабжение, строили больницы и производили другие улучшения, в которых отчаянно нуждались местные жители. Талибы не набрасывались на чиновников и иностранцев – напротив, они действовали точечно. Жертвами чаще всего становились афганцы, сотрудничавшие с режимом Карзая. Правительство могло собрать целую армию для защиты провинции или города – но никто не защищал одного врача, солдата или клерка. Например, в полицейском отделении Газни работал человек по имени Абдул Хаким; он занимал незначительную должность и был кем-то средним между уборщиком и архивариусом. Мулла Фарук приказал ему уволиться из полиции. Талибы обклеили дом Абдула Хакима «ночными письмами», где в красках излагалось, что будет, если он ослушается. Абдул Хаким проигнорировал угрозы – и «студенты» расправились с его старшим сыном, приехавшим в отпуск из армии. Юношу убили возле дома, на глазах отца. Спустя пару недель младшего сына похитили, «судили» как американского шпиона и казнили. Отрубленную голову положили на порог.

Вскоре НПО начала прокладывать дорогу через Андар, но люди муллы Фарука запугали рабочих. Фарук был не против дороги; он был против чужаков, хозяйничавших в его районе без его дозволения. После соответствующего обращения НПО мулла великодушно разрешил реализовывать проект, но когда посторонние пришли к нему на поклон, они автоматически утвердили его как правителя района в глазах местных жителей.

Несмотря на мнимую важность, мулла Фарук имел мизерное влияние в масштабах страны, и его власть ограничивалась Андаром. Однако через пару лет после американского вмешательства в Афганистане объявились сотни таких мулл. Их родственники и боевики устанавливали связи друг с другом, заключали союзы – и постепенно локальные группировки объединились в террористические сети под руководством более значимых фигур. Их лидерство базировалось на привилегированном статусе, который приобретался согласно традициям и строился на взаимных обязательствах – которые, в свою очередь, проистекали из племенных взаимоотношений, личных и семейных связей, оказанных услуг и совместно пережитых невзгод. Крупнейшая сеть охватывала юго-восток страны; ее возглавлял Джалалуддин Хаккани – видный полевой командир 1980-х гг., любимец ЦРУ и один из ключевых получателей американских денег и оружия. Президент Рональд Рейган называл его «борцом за свободу», а конгрессмен Чарли Уилсон – «воплощенной добротой». В 1992 г. Хаккани стал министром юстиции в правительстве моджахедов (Хамид Карзай служил заместителем министра иностранных дел).

После свержения «студентов» Хаккани примкнул к «Талибану»*, объявил муллу Омара своим духовным наставником и начал борьбу с Западом. Ему помогал сын Сираджуддин – выпускник пакистанского медресе «Дар уль-Улум Хаккания», известного как «университет джихада». Гульбеддин Хекматияр вернулся из Ирана и тоже присоединился к талибам. Омар с приближенными обосновался в Кветте и учредил Шуру-е-Кветту (пушту

 – совет Кветты) – главный военно-политический орган «Талибана»*.[662] Заявления от имени муллы делались через официальных представителей – Забихуллу Муджахида и Мухаммеда Ханифа. Они общались со СМИ только по телефону, и никто не знал, как они выглядят. Впрочем, это не имело значения, ибо мулла Омар был уже не реальным лидером, но идеей. Он ушел в тень, напоминал о себе, издавая громкие директивы, мало с кем контактировал лично – и превратился в мифического героя. Признав его верховенство, любой уважаемый афганец мог стать полевым командиром «Талибана»* и обзавестись сторонниками.

Шура формально руководила террористическими сетями на юге Афганистана, но их вожаки ожесточенно грызлись между собой. Один из них, мулла Ахтар Мохаммад Османи, был убит в результате авиаудара в 2006 г. – вероятно, о его местонахождении силам НАТО сообщил соперник – мулла Дадулла по прозвищу «Мясник» (он любил отрубать пленным головы топором). Именно Дадулла отвечал за разрушение статуй Будды в долине Бамиан. В 2007 г. его ликвидировал британский спецназ – по наводке наркобаронов из Шуры, с которыми конфликтовал мулла. Группировку Дадуллы унаследовал его брат Мансур, но вскоре Мансура арестовали пакистанские агенты – судя по всему, по указанию муллы Абдула Гани Барадара, занимавшего высокое положение в Шуре.

Все эти козни, интриги и хаотичная круговерть мулл наглядно свидетельствовали о том, что «Талибан»* изменился. В 1990-х гг. он был единой организацией – но после американского вмешательства образовалось децентрализованное исламистское движение, вобравшее в себя мусульманских фанатиков, зарубежных джихадистов, бывших моджахедов, воевавших с СССР, контрабандистов, наркоторговцев, беженцев, крестьян, целые пуштунские племена – да кого угодно. Иными словами, прежний «Талибан»* исчез, но талибы остались.

Есть инцидент, демонстрирующий, насколько тесно все и вся переплелось в Афганистане. 18 июня 2006 г. под Кандагаром талибы обстреляли автомобиль с родственниками важного чиновника – Амира Дадо; его брат погиб. Далее по городу и окрестностям прокатилась волна убийств; к концу дня свыше 40 членов семьи Дадо отправились на тот свет. Казалось бы – это очередная террористическая атака на представителя власти и его окружение. Но все не так просто.

Амир Дадо был душманским командиром – одним из тех разбойников, чьи грабежи спровоцировали подъем «Талибана»*. В 2000-х г. в стране насчитывались тысячи подобных «ветеранов джихада», и Хамид Карзай не мог противостоять им всем. Следовательно, правительство назначило главных «ветеранов» на официальные должности в тех районах, где они и так властвовали.

Дадо принадлежал к племени, которое издавна враждовало с двумя другими соседними племенами. Корни конфликта уходили в глубь веков – однако в последние годы он перерос в борьбу за локальный наркотрафик. Племя Дадо выигрывало, ибо он занимал государственную должность, и соперники скрежетали зубами от ярости. Поэтому расправа над семьей Дадо была, если можно так выразиться, четырехслойной. Она представляла собой одновременно бунт местных жителей против правительства, эпизод давней межплеменной вражды, бандитскую «разборку» из-за денег и героина, а также спланированный Шурой этап кампании по восстановлению контроля над Кандагаром.

Антиправительственное насилие нарастало в течение 2005 г., но правительство тоже работало. Роскошные столичные отели обслуживали предпринимателей, которые стекались в Афганистан со всех концов земли. В Кабуле, Герате и Мазари-Шарифе открылись итальянские, французские и японские рестораны. Кабульский торговый центр внешне ничем не отличался от торговых центров Санта-Моники, а в фешенебельном районе Вазир-Акбар-хан (названном в честь сына Дост Мухаммеда) появился западный супермаркет. Администраторы разбирали архивы и возвращали репатриантам их особняки – для этого надо было распутать сложный клубок дел, ибо на протяжении многих лет после каждой смены власти чиновники захватывали недвижимость, фальсифицируя документы. Бизнесмен Саад Мохсени, приехавший из Австралии, при поддержке США создал медиаконцерн «Moby Media Group» и телеканал с поэтичным наименованием «TOLO» (перс.

 – рассвет); вслед за ним возникли «Ariana TV», «Shamshad TV» и десятки радиостанций. И, конечно, афганское правительство, НПО и зарубежные спонсоры требовали строить школы во всех городах, деревнях и кишлаках.

На вопрос, почему Афганистану жизненно необходимо образование, отвечает Осне Сейерстад: «Страна занимает одно из первых мест в мире по уровню детской смертности. Дети умирают от кори, свинки, простуд, а главное – от кишечных инфекций. Многие родители, надеясь “высушить” болезнь, не дают детям пить во время поноса: все равно ведь ничего не задерживается внутри. Заблуждение, стоившее жизни тысячам детей».

До конца 2005 г. в обществе царил некий баланс между хаосом и порядком. Происходили теракты – но параллельно в городах создавались рабочие места и развивалась инфраструктура. Однако 2006 год стал «точкой невозврата».

Школы являются не только институтом образования,