А когда он взобрался на площадку, они тесно окружили его и задергали.

— Тьфу, тьфу! — стал Вун-Чхи комично отплевываться и отмахиваться руками. — Да расточатся врази. Брысь!

Но девушки не "расточались". Они, напротив, теснее обступили его и сильнее задергали.

Антонина Ивановна поспешила к нему на выручку.

— Да что вы уцепились за него, как черт за сухую вербу?! — прошипела она. — Дайте-ка им по шеям, — сказала хозяйка.

Девушки перестали дергать его и отскочили.

— Здорово, коллега! — проговорила весело Антонина Ивановна и протянула Вун-Чхи руку.

— Какой я тебе коллега? — ответил со смехом Вун-Чхи, пожав ей руку, и спросил начальническим тоном: — Все благополучно?

— Так точно! — отрапортовала Антонина Ивановна.

— А! Мадам! — воскликнул Вун-Чхи. — Как всегда — на славном посту! Я и не заметил вас! Пардон!

Хозяйка ласково улыбнулась и беззвучно засмеялась. И она также благоволила к нему.

— Позвольте пожать вашу честную, мозолистую руку, — сказал Вун-Чхи и сильно потряс ее руку.

— Ой! — скривилась хозяйка. — Чтоб вы 200.000 рублей выиграли. Вы мне чуть руку не вывихнули.

Девушки и товарищи Вун-Чхи, глядя на эту сценку, так и покатывались.

Вид у Вун-Чхи был теперь самый бесшабашный. Шинель, скатившись с одного плеча, почти вся лежала на полу. Фуражка сбилась на затылок и из-под нее на лицо вывалился, закрыв пол-носа, длинный локон. Увидав среди девушек 10-пудовую Ксюру-Пожарную Бочку Вун-Чхи, как прежде, трагически продекламировал:

— Офелия! О Нимфа! Ступай в монастырь!

Вун-Чхи затем достал из бокового кармана шинели бутылку с бенедиктином, откупорил ее, поднял ее, как бокал, и важно обратился к окружающим:

— Леди и джентльмены! В наш, извините за выражение, XX век, в наш подлый, гнусный и возмутительный век, век пара и электричества, единственное утешение для порядочного человека — бене-диктин. А посему предлагаю тост за бенедиктинских монахов. Ура! — и он поднес бутылку ко рту.

Но девушки не дали ему пить. После первого глотка они схватили его под руки и повели в зал. За ним последовала с прежним ржанием его компания.

"Топор" при появлении его привстал, поклонился и вопросительно посмотрел на него. Он ждал приказаний. Вун-Чхи подумал немного и сказал по-еврейски (несмотря на то, что он был православный, он недурно говорил по-еврейски):

— Шпиль мир а штикеле (играй мне кусочек) "Скажи, фарвус (зачем) тебя я встретил?".

"Топор" заиграл.

Вун-Чхи лениво подобрал шинель, ниже сдвинул на затылок фуражку и повернулся на каблуках.

Против него сидела Надежда Николаевна, как всегда, строгая и мечтательная. Вун-Чхи упал перед нею на колени и протянул руки со словами:

— О, моя греза прекрасная, принцесса моя светлоокая…

— Книгу принес? — оборвала она его.

— Как же, строгая женщина!

Он встал, порылся в шинели и протянул ей томик Гейне.

— Мерси.

— Не угодно ли тебе божественного нектара? — спросил он и указал на бутылку с бенедиктином.

Она отрицательно качнула головой.

— Спасибо. Мне больше останется, — и он стал тянуть божественный нектар.

Надежда Николаевна посмотрела на него долгим грустным взглядом, покачала головой и процедила:

— Неисправимый.

Вун-Чхи услышал это и сказал ей серьезно:

— Знаешь, когда я исправлюсь?

— Когда?

— Когда я найду человека.

— А я не человек? — весело спросила Саша-Шансонетка, неожиданно обхватив его сзади руками.

Вун-Чхи посмотрел на нее и решительно ответил:

— Нет.

— Кто же я?

— Падшая.

Саша медленно отняла руки и нахмурилась. Она сильно обиделась и хотела пойти прочь, но Вун-Чхи схватил ее за руку, обнял за талию и ласково проговорил:

— Извини. Ведь я, ей-Богу, пошутил. Ты не падшая. У тебя доброе, честное сердце. Падшие — те, "ликующие, праздноболтающие, обагряющие руки в крови".

Саша просветлела. Вун-Чхи оставил ее и обратился к Бете:

— Здравствуй, Мириам — прелестнейший цветок с Иосафатовой долины! Скажи мне, ветка Палестины, как твое здоровье? Как грудь?

Бетя вспыхнула, заерзала на стуле и поспешно ответила:

— Благодарю вас. Мне немного легче. Я теперь меньше кровью кашляю.

— Смотри, берегись!

В зал вошла Роза-цыганка. Вун-Чхи обратился теперь к ней:

— Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют! Привет тебе, дочь свободного табора, не знающего оков и прочих прелестей культуры!

Роза сверкнула зубами и лукаво спросила:

— А кольцо есть?

— Есть, есть! — запел Вун-Чхи.

Он порылся в жилете и достал золотое кольцо.

— Спасибо.

Роза взяла кольцо и стала любоваться им. Глаза ее блестели от радости.

— Кто он? — спросила Надя Бетю, восторженно глядевшую на Вун-Чхи и следившую за каждым его движением. Вун-Чхи заинтересовал ее.

Бетя, не отводя от него глаз, ответила:

— Что тебе сказать? Таких людей, как он, мало. Он такой славный, добрый, честный. Он последнюю рубаху отдаст тебе. А как он играет, поет и читает стихотворения! У него есть одно стихотворение "Подожди немного, отдохнешь и ты". Когда он читает его, я всегда плачу. Одно несчастье, что он пьет. Ах, как он много пьет. Пропадает, бедный.

Когда Роза перестала любоваться кольцом, Вун-Чхи спросил ее:

— Нравится?

— Очень.

— Так поцелуй меня. Только знаешь как? По-цыгански. Как в таборах.

Роза усмехнулась, подошла к нему, откинула со звоном косы, крепко обвила своими смуглыми и тонкими руками его шею и, как булавка, впилась губами в его губы.

— Фу! — воскликнул он, когда она оторвалась от него. — Чуть не задушила. Смотри, как губы покусала.

Из нижней губы Вун-Чхи сочилась кровь.

— Пусти, я вытру.

Роза вытащила из-за пояса платочек и отерла ему губы. Вун-Чхи махнул рукой и крикнул "топору":

— Вальс, божественный Макс!

"Топор" заиграл вальс. Вун-Чхи подошел к Тоске, сделал реверанс и сказал:

— Прелестная донна! Не откажите в одном туре.

— Не откажу.

Он повел плечами и шинель скатилась на пол.

Экономка подобрала шинель и Вун-Чхи пошел танцевать с Тоской. Смешно и забавно танцевал Вун-Чхи. Он вскидывал чуть не до потолка ноги, подпрыгивал и строил смешные рожи.

Его примеру последовали и товарищи. Каждый пригласил даму и дурачился.

Ррржжззз!

К дому опять подкатили дрожки, и в зал ввалилась новая партия молодых людей. Это были типичные одесские молодые люди, так называемые "сегодняшние", то есть современные, прелестно одетые, в очаровательных пиджаках и узких подогнутых брюках — для того, чтобы целиком были видны лакированные и желтые ботиночки на круглых пуговицах и тесемках, с высокими двойными воротниками, делающими их похожими на страусов, в пестрых декадентских галстуках и модных котелках с вентиляциями. В руке у каждого было по тросточке, усыпанной монограммами, и у каждого от кармана жилета к карману брюк была протянута металлическая цепочка.

Молодые люди эти занимали разное общественное положение. Одни служили по банкирским конторам, другие — по экспортным, третьи состояли представителями "арапских" фирм и занимались распространением таких полезных предметов, как