твоя мамаша уезжает в Франценсбад?

— Не знаю. Хотел бы, чтобы поскорее. Можно будет водить к себе девочек.

Уксус, желая порисоваться, вынул из портфеля сотенную и стал махать ею перед носом чешки. Та с жадностью стала ловить обеими руками сотенную.

— Эй! — крикнула Уксусу Матросский Свисток.

— Что? — спросил он.

— Никогда не следует показывать денег голодному человеку.

— Почему?

— Потому что он глотку прокусить может.

— Глупости!

Молодые люди до того увлеклись разговорами, что забыли про девиц.

Хозяйке это не понравилось, и она послала к ним Антонину Ивановну.

— Молодые люди, — обратилась к ним экономка. — Нечего греть стулья. Будет разговоры разговаривать. Занимайте барышень. Видите, как они скучают. Велите что-нибудь играть.

Молодые люди вздрогнули, вспыхнули до корней волос, прервали разговоры, разбрелись по залу и присоседились к дамам.

В зал, между тем, не переставали входить все новые и новые "пассажиры".

В час ночи ввалилась компания из 15 человек в сюртуках и белых галстуках. В центре их находился маленький человечек в синих очках и с большой плешью. Он был также в сюртуке и белом галстуке.

В правой руке у него покоились какие-то папки.

Мужчина сей был юбиляр. Он верой и правдой прослужил 25 лет в качестве бухгалтера у своего патрона, не нажив ничего, кроме катара желудка и кишок.

Товарищи его по конторе и приказчики чествовали его сегодня с 8 ч. вечера у Шаевского в кабинете, а потом притащили сюда. В одной папке у него лежал длинный адрес, написанный выспренним языком и восхвалявший его — бухгалтера — доброту, и группа всех служащих, художественно исполненная фотографом.

Антонина Ивановна моментально забрала в свои руки всю эту компанию и сплавила ее в кабинет, где для нее уготовано было пиво и прочие спиртные напитки. Ушел в кабинет вместе с цыганкой Розой, Тоской и Бетей Вун-Чхи.

В зале сделалось скучно.

— Давай танцевать болгарскую, — предложил Борис Мише.

— Есть такой разговор.

Борис поднялся с своего места, подкатил высоко новые брюки, чтобы не испортить их, и подмигнул глазом Максу. Макс грянул болгарскую.

Борис озарился светлой улыбкой, положил руку на плечо Мише, тот положил ему на плечо руку, и они артистически стали откалывать болгарскую.

— Борис! — крикнул Уксус. — Я сейчас позову твою невесту. Пусть посмотрит на тебя.

— Плевать, — ответил Борис.

В самый разгар болгарской в зал ввалилась компания блестящих студентов с хлыстами в руках, обтянутых белыми перчатками. От них сильно несло фиксатуаром, ангруазом и духами "Тебя, мой друг Коко, я долго не забуду". Они приехали с артиллерийского бала и слегка пошатывались от принятой вовнутрь немалой дозы крюшонов и донского.

Приход их наделал сенсацию. Девицы сорвались со своих мест, как перепела, вспугнутые выстрелом, и завизжали:

— Павочка! Жожка! Вольдемар! Аполлон!

Блестящая молодежь расплылась в улыбку и раскрыла объятья.

— Зина! Божество мое! Свет очей моих! Святыня моя! Шура-Эфиоп!

— Противный, гадкий! Где пропадал?

— Занятия все. Уроки, лекции.

— Рассказывай. У Макаревича[18] пропадал.

Новые кавалеры внесли большое оживление в общество. Они острили, сыпали афоризмами, латинскими фразами, анекдотами.

Один громко напевал:

Эльза

Мила донельзя!

Альма

Нежна, как пальма!

У Матрешки

Ножки-крошки…

А пассажиры все прибывали.

Явились два заграничных студента — один из Дюссельдорфа, другой из другого какого-то "дорфа", в маленьких зелененьких шапочках на макушках и с радужными лентами поверх глаженых рубах. В зубах у них торчали коротенькие трубочки, и они переговаривались по-немецки:

— lacob! Nicht war? Hier ist hubscher als hunten? (Яков! Не правда ли, здесь красивее, чем внизу?)

— Das ist kein wunder. Hunten kostet ein halbes Rubel, und hierhoben ein ganzes (Ничего удивительного. Внизу стоит пол-рубля, а здесь наверху — целый).

В зале сделалось опять тесно.

Молодые люди танцевали до упаду.

Но как не похожи были их танцы на те, которые они танцуют на балах, в обществе с барышнями.

Там они танцуют скромно, галантно и поражают всех своей воспитанностью. А здесь!

Господи! Чего они не выделывали?!

Они стреляли ногами, как из пистолета, становились на руки, ходили колесом, внезапно растягивались на полу пластом и неожиданно поднимали дам за талью выше головы.

Особенно отличался заграничный студент из Дюссельдорфа и какой-то художник.

Надя, оставленная Бетей, сидела в стороне и с испугом наблюдала эту удивительную картину.

Она боялась, чтобы кто-нибудь из молодежи не сломал себе ноги или шеи.

По правую руку Нади сидел юноша 21 года с масляными глазками и держал на коленях Ксюру-Пожарную Бочку. Ксюра строила ему сцену ревности:

— Ах ты, обезьяна. Целый месяц не приходил. Раньше, бывало, каждый вечер приходишь. Скажи, с кем сошелся, не то усы выщипаю тебе.

После второй кадрели студенты затянули:

Коперник целый век трудился,

Чтоб доказать земли вращенье.

Дурак, зачем он не напился,

Тогда бы не было сомненья!

Заслышав пение, хозяйка вошла в зал и села у дверей. На лице у нее играла улыбка. Она слушала с удовольствием.

Но, когда гости стали безобразничать, она перестала улыбаться и пронзительно крикнула:

— Потише, господа скубенты!

Замечание ее было встречено оглушительным хохотом и криком "браво!".

— Туш, туш! — предложил Уксус.

Макс сыграл туш.

Хозяйка, обезоруженная симпатичной молодежью, махнула рукой и ушла. Она, хотя и показывала вид, что недовольна молодежью, но в душе симпатизировала ей. Да и как не симпатизировать ей? Ведь она была обязана этой молодежи всем своим благосостоянием.

Она хотела удалиться, но один студент подлетел к ней, схватил ее под руку и сказал:

— Хозяйка. Не откажите. Идемте танцевать падеспань.

— Что вы, сума сошли? — ответила не без кокетства хозяйка. — Со старухой-то?

— Да какая вы старуха?! Вы 40 очков дадите любой девице.

— Ах вы, шутник.

Хозяйка ссылалась на порок сердца, на сахарную болезнь, но никакие отговорки не помогли. Энергичный юноша при помощи товарищей втащил ее на середину зала и ей пришлось покориться.

Она подобрала юбки и поплыла. Проплыв пол-зала, она остановилась и заявила, что больше не может. И ее оставили, предварительно устроив ей шумную овацию.

XIX

ЭНГЛИШМЭНЫ

— Польку!

— Польку-мазурку!..

— Канкан!

— Болгарскую! — заказывали молодые люди.

Макс изнемогал. Пот ручьями лился с него, рубаха на нем промокла насквозь, и пальцы, стучавшие по клавишам, вспухли и