— Да?

Надя торопливо перекрестилась, схватилась рукой за грудь, в которой сильно трепетало сердце, и вместе с Бетей вышла в коридор.

XVII

ЧЕРТОГ СИЯЛ

В коридоре было светло, как в оранжерее. Его освещали несколько пар газовых рожков и ламп.

Посреди, у стены, разрисованной букетами, птицами и херувимами, на хромом столе стоял курносый, белобрысый парень и поправлял фитиль в лампе.

Надя узнала в нем швейцара. Кроме него, в коридоре никого не было. Зато ежесекундно то из одних дверей, то из других вылетала с визгом, с папиросой во рту полуодетая, прилизанная, намазанная девица и врывалась в соседнюю комнату.

Длинная белая дорожка с красными каймами вела в зал, и Надя с Бетей направились к нему.

Дорогой Надя заглядывала в раскрытые настежь и полуоткрытые двери и видела, как девушки старательно наводили на себя красоту, завивали чубы, красились, зашнуровывали туфли, туго затягивались в лифы.

Швейцар, когда Надя поравнялась с ним, перестал возиться с лампой, поклонился и сладеньким голосом поздравил:

— С новосельем-с вас, барышня!

Надя растерялась и не нашла, что ответить.

— С каким новосельем поздравляет он? — спросила она Бетю шепотом.

— Как с каким? — Бетя засмеялась. — Ведь ты здесь — на новой квартире. Тебе надо будет дать ему на чай.

Бетя хотела сказать еще что-то, но неожиданно перед самым носом их распахнулась дверь, и в коридор павой выплыла божественная Антонина Ивановна.

Надя от изумления чуть не ахнула. Как теперешняя цветущая, румяная Бетя не была похожа на прежнюю — чахоточную, желтую — так и экономка. Она была похожа теперь на "грандам", на одну из тех, которых Надя так часто видела разъезжающими в экипажах на Дерибасовской.

Экономка, как любят выражаться некоторые романисты, вся утопала в шел-0ках и благоухала, как свежесорванная роза. На руках у нее колокольчиками звенели браслеты и с густо накрашенного лица сыпалась и падала еле уловимая глазом душистая пыль.

Неизвестно для какой цели на ашантийском носу ее было водружено великолепное пенсне, а сбоку, на поясе из кавказского серебра, как всегда, покоилась толстая связка в 15 фунтов разнообразных ключей от всех тайников и сокровеннейших мест этого любопытного учреждения. В правой руке у нее покоился пышный страусовый веер. Увидав Надю, очаровательная экономка протянула "а!", остановила ее, осмотрела со всех сторон и вынесла резолюцию:

— Хорошо.

Затем она с шумом подобрала длинное платье, искусно устроив из целого ассортимента нижних цветных юбок нечто похожее на радугу, сильнее зазвенела браслетами, величественно прошла мимо и гаркнула на весь коридор:

— Эй, вы, дармоедки, лодыри! Долго еще одеваться будете?! Полно красоту наводить! Пора в зал!

Бетя не утерпела и проворчала по ее адресу:

— Смотри, сколько у нее браслетов. Нажилась. Все наши соки… А вот зал!

Перед Надей открылась большая, светлая комната с хрустальной люстрой, расписанным потолком, большими зеркалами, художественным камином и хорошо навощенным паркетным полом. Вдоль стен тесно стояли стулья, а по правой стороне дверей, в углу, стоял почти новый, наполовину закрытый чехлом рояль. За роялем сидел какой-то мужчина, небрежно одетый в засаленную тройку, в грязной рубахе и в рыжем помятом котелке на затылке, и что-то фальшиво наигрывал.

Все это вместе отражалось в паркете, как в залитом солнечным светом озере. Надя с непривычки ступала по паркету, как по ледяному катку.

— Я на минуту уйду, — сказала Бетя, — а ты, если хочешь, посмотри на картины, — и она ушла.

Надя кивнула головой и подошла к ближайшей картине. Картина была препикантная. Какая-то дева, без единой ниточки и мушки на прекрасном, слишком даже прекрасном теле, сидела на корточках в зеленых камышах среди бела дня и целовалась с лебедем. Другая была написана на библейскую тему и изображала самый скандальный момент из печального пребывания нравственного и примерного юноши — прекрасного Иосифа — у величайшего рогоносца того времени — начальника фараоновых телохранителей — Пентефрия.

Талантливый художник, выражаясь языком художественных критиков, удивительно передал всю неудовлетворенность и ярость замужней дамы, а равно испуг и стойкость удивительного юноши. Держа в правой руке одну принадлежность его туалета, она грозила ему кулаком, изрыгала всякие ругательства, а он улепетывал и, улепетывая, посылал ей укор большими голубыми глазами.

Под картиной — в уголке, на бронзовой раме — были выцарапаны булавкой довольно загадочные слова: "Не одобряю".

По наведенным одним отставным подпоручиком — частым посетителем этого дома, — справкам, слова эти начертал какой-то студент-филолог.

Кого не одобрял строгий филолог? Жену Пентефрия или Иосифа?

Третья картина изображала скверную копию с известной "Женщина или ваза" Семирадского. Перед почтенным патрицием с утиным носом и отвислой нижней губой, в тоге с венком из роз на голове, стояла насильно раздетая евнухами дама.

Патрицию предстоял выбор между нею и вазой, и он глубокомысленно морщил лоб. Он не знал, на что решиться.

Как под предыдущей, так и под этой картиной стояла надпись, но уже не загадочного, а довольно жизнерадостного свойства: "И чего он, болван, думает? Конечно, женщина!"

— Ну как? Нравятся тебе картины? — спросила Бетя, возвратившись в зал.

— Ничего, — ответила Надя. — А почему ни одной девушки нет в зале?

— Подожди. Скоро выйдут.

— А это кто? — Надя указала на мужчину, сидевшего за роялем.

Он не переставал наигрывать.

— "Топор" наш.

— Как?

— "Топор" (тапер), который играет. Идем, я познакомлю тебя.

Бетя взяла ее под руки и подошла с нею вплотную к роялю. Надя, увидав "топора" вблизи, чуть не прыснула. Он был очень смешон. Маленький, кругленький, с громадным флюсом вроде балкона на левой щеке.

Благодаря флюсу, рот у него скривился и растянулся до левого уха, а левый глаз и бровь полезли вверх.

— Мусью Макс, — заискивающе обратилась к нему Бетя.

Макс чуть-чуть повернул голову, сделал гримасу и недовольно посмотрел на Бетю правым глазом.

"Не люблю я, когда мешают моему "вдохновению"", — хотел он сказать. Он сочинял новый "бешеный кадрель".

— Ну? — протянул он затем, продолжая работать пальцами и извлекать фальшивые ноты.

— Позвольте представить вам новую девушку.

Макс опять сделал гримасу, бросил быстрый взгляд на Надю, буркнул: "Очень приятно" и совсем ушел в свою музыку.

Несмотря на всю грубость и высокомерие "топора", Бетя была в восторге от него. Она смотрела на него с восхищением и подмигивала