Ри тоже отшатнулся, испугавшись, что волчица может броситься на него, но, видя ее смятение, быстро успокоился. В глазах Мусанги читалась искренняя просьба о помощи. Даже не просьба — мольба, граничащая с требованием, разбавленная преданностью и непониманием.

— Значит из-за него. И зря. Зря пошла за мной. Ты слабеешь еще быстрее, чем я. В лесу ты была сильной. Главной. А тут ты, как я, беспомощна и беззащитна. Усыхаешь без воды и еды… А если мы не дойдем?.. Зря. Зря ты пошла. — Ри посмотрел на волчицу. Она стояла на широко расставленных лапах, склонив морду и, высунув язык, тяжело дышала. — Но ведь ты даже не понимаешь, почему тебя так тянет за мной? Не за мной! — Ри хлопнул себя по лбу, опомнившись. — Не за мной же! За папиным камнем! Ты идешь за ним! Он спас меня от верной смерти в Гиз-Годолле. Папа спас! И ты не по своей воле покинула то место, где была царицей. Мне кажется, оранжевый, связанный с твоим разумом, ведет тебя по пятам моего камня. Но что от него нужно шутере?

Ри прислонился к коряге толщиной с крепкую мужскую руку, гораздо толще его собственной руки. Пот начал стекать из-под тряпки на голове, а губы высохли и умоляли смочить их хоть каплей влаги. «Как же много тайн хранят карги», — подумал Ри и с трудом поднялся на ноги.

— Нужно идти. На север. Мы с тобой доберемся. Вот увидишь.

И они тронулись в путь.

В полдень зной достиг наивысшей точки жары. Короткие бури сбивали с ног и засыпали песком. А после того, как Ри наступил в ползучие, цепляющиеся за трещины в почве, ветки, выстрелившие по ногам мелкими колючками, его окончательно сморило. Перед тем, как потерять сознание, он успел разделить оставшуюся воду, напоив волчицу и смочив свои губы. Хватило сил, чтобы подняться в последний раз, и тут он почувствовал неимоверную усталость. В глазах сначала потемнело, потом вокруг засияло, заискрилось и снова накрыло темнотой — яркой, ослепляющей темнотой.

* * *

Он очнулся глубокой ночью от всепроникающего холода. Голова гудела, в затылке покалывало. Ри пошевелил пальцами рук и ног, нащупал плащ, укутался в него, но теплее не стало. Рубаху он точно заправлял, теперь та была выпущена и задрана, а верхние пуговицы оторваны. Осмотревшись, он понял, что лежит на каменной плите, а еще несколько расколотых плит беспорядочно громоздились вокруг. Какая-то заброшенная, незаконченная постройка посреди пустыни? Или же они уже близко к месту назначения? Но как он сюда попал?

Пока Ри высматривал в окружающей тьме все новые детали развалин, а зубы стучали от холода, он нащупал позади себя окоченевшее тело волчицы. Должно быть она умерла недавно — иначе холод сковал бы Ри еще раньше, — но успела остыть. Он с благодарностью и печалью погладил Мусангу по шерсти. Лапы ее были вытянуты и не сгибались. Изо рта натекла лужица замерзшей крови. «Если я не хочу окочуриться, — ясно подумал Ри, — придется ее выпотрошить и укрыться в волчьей шкуре».

К мертвым Ри относился, как и все цнои: с опустошенным равнодушием. Жаль живых, а мертвым жалость не нужна. Это просто тушка зверя, а скорбел он о том, кто спас его и кто провел последние дни своей жизни вдали от дома, подчиняясь чужой воле.

Цнои считали: глупо верить в то, что после смерти души отправляются в какое-то там озеро Мертвых, где их пережевывает гигантская черепаха, а потом выплевывает, и из полученной общей массы жабы, сидящие на берегу, вылепливают новые души и, дунув хорошенько на готовую, отправляют ту на поиски тела. Так утверждала религия эклиотиков. Цнои же верили лишь в сущих, а сущие являлись ничем иным, как памятью об усопших родных и даже могли, по их убеждению, помогать живым родственникам через крючья: части тела умершего.

Ри захотелось оставить крючья и от Мусанги. Он подтянул котомку и достал оттуда нож. После короткого раздумья, выбор пал на палец с длинным, с ладонь, когтем. И когда Ри почти закончил, он заметил, как сума, которую он отложил к брюху волчицы, вздрогнула и свалилась на бок. Ри поправил ее и тут же ощутит удар изнутри тушки. Это было так неожиданно, что чувство холода на мгновенье исчезло, а лицо бросило в жар. Но закрадывающийся в душу страх быстро угас, уступив место дикому интересу, подгоняемому догадкой. Ри крепче сжал нож и ловким рывком распорол брюшину зверя. На плиту вывалились чуть теплые внутренности. В нос ударил прелый запах кислого мяса, еще не отдающего тухлым. Отыскав желудок, Ри подивился его тяжести и размеру. Но еще большее удивление вызвало то, как вел себя прозрачный камень отца, когда Ри достал его, положив желудок на плиту. Предмет в руках Ри пульсировал глубоким желтым цветом. И чем ближе он подносил его к желудку, от которого вдруг стали отделятся и медленно взлетать желтые огоньки, тем сильнее источал свечение камень.

Большая часть огоньков (Ри мысленно сравнил их со светлячками), лениво раскачиваясь, опускались на камень и таяли на нем, как снежинки. Ри с волнением, завороженно следил за их перемещением. В этот момент он испытывал что-то сродни восторгу первооткрывателя, уверенный в том, что никто до него не видел подобного явления. И только пробирающий до костей холод заставлял его торопиться.

Не дожидаясь, когда последние огоньки коснутся камня и сольются с его светом, он вспорол желудок и в вонючей сочащейся слизи обнаружил один единственный карг целым. Остальные же, если и были, превратились в труху. Случилось это только что или уже давно Ри определить не мог. Зубы клацали, а тело передергивало в последних попытках зажечь искру тепла. Ноги немели.

Ри впопыхах сунул найденный карг вместе с отцовским камнем в котомку и принялся разделывать тушку дальше. Несколько желтых огоньков, словно невесомые смена одуванчика, бесцельно кружили рядом, немного освещая поспешную работу.

Очистив от внутренностей и выломав несколько ребер, Ри решил, что закончит поутру и, раздвинув края разреза, забрался в нутро. Пришлось поджать ноги к животу, обхватив их руками, но он уместился. На неприятную вонь не обращал внимания. Это сейчас ни к чему. Главное — выжить. Больше всего его беспокоило: не привлечет ли запах кого-то из хищников пустыни. Не хотелось бы быть съеденным, находясь в животе огромного волка, как, впрочем, и за его пределами.

Ри больше не уснул в ту ночь. Он чутко вслушивался в звуки пустыни: шелест ветра, постукивание сухих веток, и слышал, как его собственное тело понемногу согревается, не веря, что удается пережить убийственный холод. Иногда где-то вдалеке раздавались гулкие удары. Будто жухлое сердце пустыни Одиноких горько вздыхает, жалея об утраченных ручьях и крепких корнях.

Возможно, раньше и здесь шумел лес. Как шумит он сейчас в окрестностях Энфиса.

Но скорее всего Шенкарок создал это место изначально безлюдным и остервенело жестоким, чтобы в людях, пытающихся побороть божественный промысел, рождалась вера в свою исключительность, или умирала навсегда вместе с никчемной плотью, годящейся разве что на корм изголодавшимся тварям.

«Нужно идти рано утром, — напутствовал себя Ри. — На север. Желательно найти укрытие до того, как настанет пекло. Что-то типо этих развалин. Тень. Чтобы переждать и продолжить путь ночью. В шкуре Мусанги я не замерзну. Не должен. Я выберусь. Ради папы. Ради Лодисс. Как она там?..