Иное дело — жениться на царевне византийской. Он нет-нет да и доставал её портрет, смотрел на большие чёрные глаза, на соблазнительную грудь. И тоже сомневался. Кто знает, какой она окажется. Будет нелюба, как Маша, — тоже радости мало, в постели никакой её титул не согреет.

В общем, обычно быстрый и решительный в важных государственных делах, тут он совсем растерялся. Два года пролетели, как Фрязин с портретом вернулся из Рима, а Иоанн всё не слал сватов, всё раздумывал. Вестей из Рима не было, византийская царевна могла выйти замуж за другого. Чтобы развеять все сомнения и принять окончательное решение, он ещё зимой, до новгородского мятежа, послал в Рим племянника Ивана Фрязина Антона. Кроме главной задачи — найти специалистов по изготовлению хороших огневых самострелов и пригласить их на работу в Москву, дал и ещё одну, деликатную и даже секретную: проведать, не вышла ли замуж его предполагаемая невеста, не изменились ли её намерения. Однако накрепко запретил давать какие-либо обещания и гарантии его женитьбы.

Ждать пришлось недолго. Уже 10 сентября Антон Фрязин вернулся в Москву, исполнив все его наказы, доставив нужных мастеров. С ним прибыл также посол от самого папы и от кардинала Виссариона — князёк венецианский, который привёз с собой и вручил Иоанну новые листы подорожные для его послов и слуг, в коих говорилось, что все они могут вольно ходить до Рима по всей земле Латинской, и Немецкой, и Фрязской, и по всем тем землям, которые под его папежество присягают, даже и до скончания века. Прислали и грамоту, в которой после велеречивых и лестных для государя русского приветствий прямо говорилось, что пора бы за царевной Софьей, Морейского царя Фомы дочерью, сватов прислать...

Но и эти грамоты сомнений Иоанновых не развеяли, лишь мучений добавили. Теперь ему было жаль и от Феодосии отказываться, и неловко было сватов не слать — как-никак третий год его царевна заморская ждала: самим папой римским просватанная.

Меж всеми этими личными, глубоко затаёнными сомнениями продолжались своей чередой государственные дела. Начали завозить в крепость камень для строительства храма Пресвятой Богородицы. Принимали новгородских послов и владыку Феофила с первой партией дани — платы за измену. Слёзно молили новгородцы отпустить их знатных пленников, обещали вечную верность и преданность, и Иоанн сделал великодушный жест: отпустил с ними из заключения двадцати трёх новгородских бояр. Осенью съездил на любимую соколиную охоту и на молебен в Троице-Сергиев монастырь. И всё думал, каким образом судьбу свою дальнейшую устроить, какую из невест выбрать. Сомнений подбавляла тоска по Феодосии. Он начал было выдумывать причину, чтобы вызвать её в Москву, поглядеть на неё, да уж и принять окончательное решение. Однако дело уладилось само собой. В начале зимы заболела матушка, и сестра с княжной как раз по первому снегу на санях прикатили в Москву.

Феодосия приехала на этот раз совсем в ином настроении, чем прежде. Напряжение всех сил её душевных достигло предела. Она больше не могла и не хотела терпеть неизвестности. Годы шли, ей минул уже двадцать первый, и окружающие начали смотреть на неё, как на больную или на старую деву, которая неизвестно почему шарахается от женихов, словно заяц от волка. Всё сильнее накапливалась обида на себя, на судьбу, на любимого, на всех окружающих. Да, любовь — это хорошо, конечно, встречи с дорогим человеком — это прекрасно, но всё настойчивее одолевало желание иметь свой собственный дом, своего мужа, родить маленького сыночка, который вцепился бы по-хозяйски в её грудь, насыщаясь материнским молоком. Всё это было у неё перед глазами — Анна, жена брата, родила уже второго сына. И, как всегда бывает в минуты горести и подведения итогов, она искала какой-то выход, думала о том, как могла бы в случае удачи сложиться её жизнь по-другому, и она всё чаще вспоминала другие, не Иоанновы, но тоже с детства знакомые мужские глаза, которые при встречах напряжённо и настойчиво следили за ней.

Да, она всегда была влюблена в великого князя и долго не замечала никого другого. Но те заинтересованные наблюдательные глаза нельзя было в конце концов не заметить, и однажды она обратила на них внимание. Его взгляды начали смущать её, она терялась и торопилась ускользнуть из поля его зрения. Тем более что это было несложно, — виделись они редко. Он, князь Юрий Васильевич, родной брат государя, был наблюдателен и чуток и, пожалуй, первый из всех в семье догадался, что она неравнодушна к Иоанну. Он не походил на многих других мужчин — почти всегда был молчалив, скрытен. Однажды, когда она ещё жила в матушкином тереме и была совсем молодой и чистой, они столкнулись в одном из переходов и он, неожиданно схватив её за плечи и перепугав, спросил:

— Ты пойдёшь за меня замуж, поговорить с матушкой?

Как раз накануне, в беседке, её впервые поцеловал Иоанн, и его поцелуи разожгли такой костёр в девичьем сердце и казались столь серьёзным шагом, что она и представить не могла себя рядом с кем-то другим. Испуганно отвернувшись от него, она резко, не раздумывая, сказала «нет» и ещё несколько раз повторила это «нет», глядя, как бессильно застыли его крепкие руки. Возможно, так он пытался удержать её тогда от рокового шага к женатому в ту пору Иоанну. Не смог. Потом они ещё несколько раз встречались на службах в домовом великокняжеском храме, на обедах и приёмах у великой княгини Марии Ярославны, и князь Юрий по-прежнему смотрел на неё с любовью и нежностью, будто бы говоря: «Я всё ещё люблю тебя, ты не передумала стать моей?» Но она старалась не видеть этого, не глядеть в его сторону, избегать, не думать, не помнить. И это ей удавалось. Она любила и ждала своего Иоанна.

Теперь же, когда надежда на брак и на семью стала оставлять её, она вспомнила того единственного, кто предлагал ей свою руку и был так похож на её возлюбленного. Но разве имела она право позволить себе думать об этом серьёзно? Она, запятнавшая себя близостью с другим мужчиной, покрытая позором греха непростительного! Да и возможно ли такое — любить одного, а жить с другим? Конечно, говорят, стерпится — слюбится. Но это, может быть, тогда, когда не знаешь, что такое настоящая любовь? И потом... Вот не слюбилось же у Иоанна с его первой женой?

Все эти греховные мысли