– К че-черту женщин! К черту их всех! Только между нами, скажу вам откровенно – ее мать временами была настоящей дьяволицей. А эта, пожалуй, еще хуже, чем ее матушка, будь я проклят! Что это за ахинею она тут несла? Может, она просто тронулась?

– Нет, я не думаю, что она сумасшедшая.

– Я никогда в жизни не слышал подобной ерунды. Когда я ее слушал, у меня просто кровь стыла в жилах. Что с ней такое?

Я заколебался, а затем все же решился на вранье – в интересах Марджори.

– Видите ли, ваша дочь Марджори очень нервная, впечатлительная, легковозбудимая. У нее очень живое воображение. Возможно, накануне вечером вы чуть не довели ее до нервного срыва. Вы же сами слышали – похоже, все это оказало на нее сильное и нехорошее воздействие. Вы же не хотите, чтобы люди говорили, что вы довели дочь до сумасшедшего дома?

– Я… боже милостивый, нет! Как только приеду домой, тут же пошлю за доктором! Я… приглашу самого лучшего из тех, кто есть в городе.

– Нет, ничего подобного вы делать не станете – от этого ее состояние станет только хуже. А вот что действительно нужно – это проявлять терпение в общении с ней, добиваться того, чтобы она успокоилась. Что же касается истории с Лессингемом, то очень может быть, что здесь все не так просто, как ей кажется.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего конкретного. Я только хочу, чтобы вы поняли одну простую вещь – до того момента, как я снова с вами свяжусь, вам следует спускать все на тормозах. Дайте девушке прийти в себя.

– Дать девушке прийти в себя! Г-господи, да я всю жизнь только тем и занимаюсь! – Линдон посмотрел на часы. – Боже, уже целых полдня прошло! – Старик торопливо засеменил к входной двери, я зашагал следом за ним, едва не наступая ему на пятки. – У меня в клубе назначена встреча членов комитета – п-причем очень важная! Вы знаете, все последнее время нас в клубе пичкали отвратительной едой – уверен, такую дрянную пищу вам в жизни не приходилось пробовать. Из-за этого у меня возникли про-проблемы с пищеварением. Так что, е-если ситуация на кухне не изменится к лучшему, я потребую, чтобы клуб оплачивал счета, которые выставляет мне мой врач. Так, теперь что касается этого типа, Лессингема…

Говоря, Линдон приоткрыл дверь, ведущую в вестибюль. Там стоял «этот тип, Лессингем» собственной персоной. Надо признать, выглядел он впечатляюще. Полное спокойствие – он в самом деле просто идеально владел собой. Лессингем протянул руку:

– Доброе утро, мистер Линдон. Замечательная стоит погода, не правда ли?

Линдон, как я и ожидал, повел себя очень глупо. Он спрятал руку за спину.

– Я хочу, чтобы вы поняли, мистер Лессингем, – на будущее. Я вас знать не знаю и не собираюсь признавать вас в каком бы то ни было качестве. Мои слова в равной степени относятся и ко всем членам моей семьи.

После этого Линдон, сдвинув шляпу далеко на затылок, спустился по ступенькам крыльца, надутый как индюк, и отправился восвояси.

Глава 22. Человек в бегах

Хотя выражение неприязни, да еще в довольно откровенных высказываниях, от будущего тестя наверняка было весьма неприятно для Лессингема, он остался совершенно невозмутимым. Насколько я мог судить, он вообще, можно сказать, проигнорировал этот эпизод и продолжал вести себя так, словно ничего не случилось. Он лишь выждал, пока Линдон удалится на достаточное расстояние, а затем, повернувшись ко мне, ровным голосом заметил:

– Вот видите, похоже, я вам опять помешал. Я могу пройти?

При виде Лессингема кровь закипела у меня в жилах с такой силой, что в первые секунды я просто не решался заговорить, боясь выдать себя. Я чувствовал острую необходимость объясниться с ним – и как можно скорее. Надо сказать, Провидение вряд ли могло выбрать более подходящий момент для его появления в непосредственной близости от меня. Я решил, что если прежде, чем Лессингем уйдет, между нами не наметится некое понимание по ряду определенных вопросов, виноват в этом буду не я. Не ответив на его вопрос, я повернулся на каблуках и направился в лабораторию. Лессингем последовал за мной.

Я не мог сказать, заметил ли он что-то необычное в моем поведении. На ходу он поглядывал по сторонам с той поверхностной, неискренней улыбкой, вид которой всегда вызывал у меня чувство смутного недоверия к нему.

– Вы всегда принимаете гостей именно здесь, в лаборатории?

– Ни в коем случае.

– А это что такое?

Наклонившись, Лессингем поднял что-то с пола. Это оказалась дамская сумочка, причем роскошная, из темно-красной кожи с отделкой из золота. Я не мог с ходу сказать, принадлежала ли она Марджори или мисс Грэйлинг. Пока я внимательно ее осматривал, Лессингем пристально наблюдал за мной.

– Ваша? – поинтересовался он.

– Нет, не моя.

Положив шляпу и зонтик на один из стульев, Лессингем расположился на другом, стоящем рядом, причем с большим комфортом. Он закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на коленях и уставился на меня. Я чувствовал, что он разглядывает меня очень внимательно, но не произнес ни слова – мне почему-то хотелось, чтобы разговор начал он.

Наконец Лессингему надоело меня рассматривать, и он заговорил.

– Атертон, скажите, что с вами такое? Я сделал что-то, что обидело еще и вас?

– А почему вы спрашиваете?

– Да потому, что вы ведете себя как-то необычно.

– Вы так считаете?

– Да, считаю.

– А зачем вы ко мне пожаловали?

– Да так, знаете ли, без какой-то определенной цели. Просто хотелось бы кое-что прояснить для себя.

Говорил он вежливо, держался спокойно, даже не без изящества. Я почувствовал, что он переигрывает меня. Мне была вполне очевидна его тактика, и я понимал – поскольку Лессингем занимает явно оборонительную позицию, первый удар придется нанести мне. И я это сделал.

– Мне тоже хотелось бы кое-что прояснить, Лессингем. Я знаю, и вам известно, что я об этом знаю, – вы сделали мисс Линдон некое предложение. Именно этот факт меня и интересует.

– В каком плане?

– Семейства Линдонов и Атертонов знакомы на протяжении нескольких поколений. Мы с Марджори дружим с детства. Она относится ко мне как к брату…

– Как к брату?

– Да, как к брату.

– Ясно.

– А мистер Линдон относится ко мне как к сыну. Он открыл мне душу. Вы, как я понимаю, в курсе того, что и Марджори была со мной весьма откровенна. Теперь же я хочу, чтобы то же самое сделали и вы.

– И что же вы хотите знать?

– Прежде чем я скажу то, что собираюсь, мне хотелось бы объяснить мою позицию – чтобы вы четко меня понимали. Так вот, заявляю откровенно: мое самое большое желание – это видеть Марджори Линдон счастливой. Если бы я был уверен, что с вами она будет счастлива, я бы сказал: «Бог вам обоим в помощь!» А потом от всего сердца поздравил бы вас – потому что вам досталась бы в жены самая лучшая девушка на земле.

– Я тоже так считаю.

– Но прежде чем это сделать, мне хотелось бы увидеть хоть какие-то основания считать, что Марджори будет счастлива с вами.

– А разве их нет?

– Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос.

– Какой еще вопрос?

– Что это за история, которая вызывает у вас такой безумный, всепоглощающий страх?

В нашем разговоре наступила пауза.

– Объяснитесь, – потребовал наконец Лессингем.

– Никакого объяснения не требуется – вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

– В таком случае вы наделяете меня даром ясновидящего, которым я, увы, не обладаю.

– Прекратите жонглировать словами, Лессингем, – будьте откровенны!

– Откровенность не может быть односторонней. Возможно, вы не отдаете себе в этом отчета, но в вашей откровенности есть нечто такое, что может вызывать у других людей вполне справедливое возмущение.

– А у вас моя откровенность тоже вызывает возмущение?

– Не могу сказать определенно. Это зависит от ряда обстоятельств. Если вы в одностороннем порядке наделяете себя правом становиться между мисс Линдон и мной, то да, меня это возмущает, причем очень сильно.

– Ответьте же мне!

– Я не собираюсь отвечать на вопросы, которые мне задают таким недопустимым тоном.

Лессингем по-прежнему оставался совершенно хладнокровным. Я же почувствовал, что уже начинаю терять терпение – а это для меня было крайне нежелательно. Я пристально разглядывал моего собеседника, он, в свою очередь,