Шрифт:
Закладка:
Очерк Драйзера о Кеннелл со временем превратил ее чуть ли не в идеальный образ феминистки в России, и, вдохновившись им, одна журналистка даже написала о ней книгу. В США же очерк Драйзера, по-видимому, не привлек большого внимания читателей, и для Рут, пожалуй, это было к лучшему: она и так долго не могла решить, позволить опубликовать «Эрниту» или нет. Конечно, отчасти ей льстила мысль, что такой «большой человек», как Драйзер, счел историю ее жизни достойной пересказа, ведь это говорило о том, что ее жизненный опыт мог оказаться полезен не только ей самой.
Свой портрет Эрниты Драйзер завершал несколько неоднозначными выводами:
Хотя ее вера в коммунизм, несущий женщине освобождение, оставалась такой же непоколебимой, она уже понимала, что и на этом пути возможны ошибки и что некоторые начинания будут со временем видоизменены и углублены. А ее былая уверенность в собственных достоинствах и добродетелях сильно пошатнулась… Во всяком случае, я убедился, что в России перед человеком открывается широкое поле деятельности, и, несмотря на все трудности, прошлые и те, что могли еще ждать ее, Эрнита решила остаться. По ее словам, она поняла, что жизнь человеческая полна опасностей, перемен, красоты и обманов, она может посылать удачи и удовлетворять человека и может быть неудачна, смотря по обстоятельствам; и все же, даже в худшие минуты, ее вполне можно выносить. И потом, как Эрнита с улыбкой мужественно заявила мне однажды: «В годы моей юности и фанатизма мне казалось, что коммунизм может и должен изменить самую природу человека – сделать его лучше, добрее, развить в нем братские чувства к людям. Теперь я не уверена, что это так. Но, во всяком случае, коммунистическое учение может привести к созданию более совершенного общественного строя, и ради такой цели я всегда готова работать»[362].
Кузбасский опыт Рут Кеннелл, по-своему, конечно же, уникальный, но в то же время и сходный с опытом других американок, полученным в других советских коммунах, наглядно показывает, как современные женщины пытались примирить общечеловеческую тоску по дому (нем. Heimweh) с противоречащим ей желанием сбежать (Fernweh) из такой родной страны, которая препятствует профессиональным устремлениям женщин, осуждает их сексуальные желания и обрекает их на «домашнюю каторгу». Благодаря сознательным действиям, направленным на создание мира с равными возможностями для всех, можно было сделать так, чтобы «утопия» перестала быть «местом, которого нет», а стала бы чем-то противоположным по смыслу – «лучшим местом». Как бы ни рекламировали организаторы кузбасской колонии «научный дух», стоявший за планами строительства промышленности в Кузбассе, особую привлекательность колонии безусловно придавали утопические перспективы осуществить там мечту о лучшем устройстве жизни[363].
Остается неясно, знала ли Рут о судьбе двадцати девяти бывших колонистов, оставшихся в СССР. В конце 1930-х годов, когда в стране развернулся Большой террор, они попали в лагеря, и двадцать два из них там же умерли[364]. Всю свою жизнь Рут считала, что идеальное общество построить невозможно и что идеальной любви тоже не бывает, и убежденность в этом чаще всего позволяла ей сохранять оптимизм. В 1928 году Уилсон и Митчелл назвали кузбасскую колонию «красивым радужным пузырем, который лопнул», оставив после себя «горечь и разочарование»[365]. Рут, наверное, не согласилась бы с ними, хотя, конечно же, она покидала Советскую Россию, уже понимая, что многим ее надеждам не суждено сбыться.
В последующие годы в Россию из США приезжали и другие женщины, тоже искавшие там более свежее, новое воплощение американской мечты, которую им никак не удавалось осуществить на родине. Многие из них сознательно описывали увиденное в выгодном свете, возможно, полагая, что создаваемые ими картины – подвергавшиеся в равной мере и государственной цензуре, и самоцензуре – в конечном счете приближают материализацию их идеалов.
ГЛАВА 4
«Взгляды, прикованные к России»
РЕПОРТЕРШИ ИЗ MOSCOW NEWS
Размышляя о своей поездке в СССР в 1927 году, Вальтер Беньямин высказал мысль, что в Советском Союзе изобрели новое умение видеть – для тех, кто желал смотреть в нужную сторону: «По сути, единственная порука правильного понимания – занять позицию еще до приезда. Увидеть что-либо именно в России может только тот, кто определился»[366]. Справедливость этого замечания особенно хорошо сознавали американки, писавшие для Moscow News в 1930-х годах, о чем наглядно свидетельствует контраст между их опубликованными материалами и личными заметками или письмами. Когда американки «приковывали взгляды к России» (и свои собственные, и американской публики), им приходилось справляться не только с обычными обязанностями журналистов, но и с собственными желаниями, возникавшими у них как у политически ангажированных идеалисток.
Осенью 1930 года Анна Луиза Стронг основала газету Moscow News по просьбе руководства коммунистической партии, которому нужна была новостная площадка и источник информации для англоязычных технических специалистов. Этих людей, как прекрасно понимали большевики, советский эксперимент привлекал и интересовал в силу очень разных причин: лишь немногие из них были верными идейными паломниками, которых влекла коммунистическая мекка[367]. Хотя Стронг – верная сторонница, но не член компартии – рисовала в своем воображении критическую, умную и независимую газету, которую хотелось бы читать американцам и внутри, и за пределами Советского Союза, она вскоре узнала, что независимой журналистики в Советском Союзе не существует, особенно на площадках, создававшихся с благословения властей. Притом что эта газета никогда не была сама по себе независимой, присутствие в редколлегии Стронг и еще нескольких сотрудников, искренне преданных журналистике, превратило Moscow News в причудливый гибрид информации и пропаганды.
Пропаганду называли «настоящим лекарством от одиночества», и это справедливо в отношении как читателей, так и авторов. Пропаганда задает ожидания и нормы представлений и поведения, которых могут придерживаться отдельные люди, – не только потому, что от них этого требуют, но и потому, что они сами этого хотят, поскольку, поступая так, ощущают себя частью некоего целого. Американцы в Москве, писавшие о Советском Союзе для читателей в США, делали это не только для того, чтобы повлиять на отношение соотечественников к СССР, но и для того, чтобы воздействовать на саму Америку, сделать ее более похожей на страну, где им хотелось бы жить. И точно так же, как из дневников сталинской эпохи выясняется, что советские люди действительно пытались жить с оглядкой на советские идеалы, размышления американцев о жизни в Советском Союзе были, по сути, упражнением в самопреобразовании[368].
В автобиографии «Я меняю миры» (1935) Анна Луиза Стронг написала: «Поиски выхода из человеческого одиночества начались для меня целую жизнь назад». Многих западных людей влекла к Советскому Союзу прежде всего возможность пойти по этому пути. Для тех, кто искал «цельности и связности, стремился положить конец отчуждению, которое возникло вместе с обретением личной самости», притяжение Советского Союза оказывалось непреодолимым, пусть даже его заманчивые идеалы оборачивались неосуществимыми фантазиями[369].
Большие надежды, которые Стронг поначалу возлагала на газету, сама газета и практический опыт нескольких нанятых ею корреспонденток (ни одна из них не состояла в партии) вызывают целый ряд интересных вопросов. В какой мере журналистки, писавшие для газеты, оставались орудиями большевистской пропаганды? Верили ли они сами в то, что писали? Что значила для них эта работа? Эти сотрудницы Moscow News, грезившие об осмысленной работе, осмысленной жизни и построении общества нового типа, разными способами пытались уравновесить правду и мечты. Сильнейшее желание Стронг выступать «созидателем среди хаоса»[370] – то есть создавать нечто разумное и положительное, быть частью чего-то большего, выходя за личные границы, и, наконец, достойно проявить себя, – повлияло на характер созданной ею новостной площадки и ее редакционной политики, пусть даже особенности издательской деятельности в Советском
