Шрифт:
Закладка:
Ей видится солнечный свет, падающий на лицо, и старик, который говорит с ней на ее языке. Она открывает глаза и всматривается в его лицо: лицо старое, морщинистое, это, должно быть, сам Юсен, значит, она наконец-то добралась до Земель Радости.
Но потом она оглядывается вокруг, видит мексиканцев и белоглазых и понимает, что это не Земли Радости. И тогда она плачет, начинает вырываться, а старик берет ее за плечи и начинает тихо разговаривать с ней: «Дуу хайжит-йида. Лежи тихо, дитя, и я отнесу тебя домой».
После того как они украли Джералдо Хуэрту, Индио Хуан отвел свой род на одну из его старых стоянок. В секретное место, орошаемое безымянными речками, куда ни один мексиканец не рисковал соваться, они – кто верхом на украденных мулах и ослах, кто пешком – добирались почти непроходимыми горными тропами. В этот край более пятидесяти лет назад скрылись те, кто отказался склониться перед американцами, да с тех пор там и жили. В этой долине, надежно укрытой горами, водилась дичь, получалось и вырастить какой-никакой урожай. Все остальное, что было им нужно, например женщин и детей, чтобы освежить их истощившуюся кровь, они добывали в горных мексиканских деревнях или на уединенных ранчо, совершая на них набеги такими темными ночами, что никто не мог с уверенностью утверждать, что на них напали именно дикие апачи.
Но в последнее время мексиканцы начали расширять свои наделы, у них стало больше скота, и они потихоньку начали проникать в край Людей. Вакерос оказались крепкими и смелыми мужчинами, и с тех пор как Индио Хуан повадился совершать дерзкие нападения белым днем, они без всякого сожаления убивали любого апача, которого встречали в горах – мужчину, женщину, ребенка – и снимали с головы скальп, чтобы получить причитающуюся им награду. Из-за этого Людей становилось все меньше и меньше, их оттеснили к югу, еще дальше в горы.
Мальчишка Хуэрты плакал весь первый день пути и большую часть второго, и в конце концов Индио Хуан сказал женщинам, что, если они его не уймут, он мальца прикончит. Он знал, что Фернандо Хуэрта уже пустился в погоню, и понимал, что детский плач выдаст их с головой. И вот женщины и девочки принялись тетешкать и уговаривать малыша, как если бы это был самый главный человек на земле – они сажали его на свои теплые колени, обнимали сильными коричневыми руками, совали ему в рот драгоценные куски сахара. Они говорили с ним и на испанском, и на апачском языках.
Маленький Джералдо был благодарен им за заботу и доброе обхождение, и вскоре им удалось даже выманить у него измученную улыбку. К исходу второго дня он перестал плакать, и потом больше не плакал никогда. Через неделю он научился говорить по-апачски, а через месяц уже не вспоминал своих родных, а только иногда видел их в снах, после которых просыпался расстроенным, не понимая, где он, словно находясь в сумеречном пограничье между старой жизнью и новой.
Девочке виделось, что племя куда-то кочует, а она – малыш и сидит в мешке, привязанном к спине матери. Дело происходит весной, и мерный шаг матери качает и убаюкивает ее, и она мирно дремлет, только время от времени просыпаясь, чтобы посмотреть на деревья и плывущие по небу облака и послушать, как поют птицы. А потом снова засыпает.
Они остановились на отдых и пробудут тут целый день. Мать вынимает ее из мешка, чтобы выкупать, опускает в теплую воду и держит там, позволяя плавать по поверхности. В нежных руках матери девочке уютно и не страшно. Ей кажется, что она снова в материнской утробе, окруженная ласковыми теплыми водами. «Даалкида агуудзаа. Это было много лет назад. И ты снова среди нас и как мужчина, и как женщина, и как ребенок, и как старик, и как охотник, и как плодовитая мать. Мы на пути из Юкона в Канаду, идем тропами оленей-карибу между рукавами верховьев Маккензи, а потом целое тысячелетие спускаемся со Скалистых гор на Великие равнины, где пасутся бесчисленные стада диких бизонов.
Прошли века, мы откочевали к югу и задумали поселиться на равнинах, но там нас атаковало племя наших злейших врагов – к оманчей, которых вытеснили сюда с севера еще более многочисленные сиу. Команчи оттеснили нас к западу, в горы, которые и стали нашей новой родиной. А ты среди нас и как мужчина, и как женщина, и как ребенок, и как старик, и как охотник, и как плодовитая мать. Женщина-в-белой-раскраске, матерь апачей».
Девочка открывает глаза и поднимает их, встречая устремленный на нее взгляд старика. Это, должно быть, Юсен, податель жизни, и она рождается вновь, уже в который раз, в который именно раз в этой бесконечной череде смертей и новых рождений? И все-таки ей не хочется покидать уютную и безопасную материнскую утробу, но внезапно ей перестает хватать воздуха, легким больно, она борется, выбираясь к свету, и яростно выскакивает наружу из-под воды. Она уже не спит, она тщится успокоить дыхание, она кашляет, кашляет, кашляет.
Девочке знакомо место, где она сейчас оказалась, узнает она и ручей. Люди много раз останавливались здесь, запасаясь водой. Внезапно ее охватывает страшная жажда. Она пьет воду из сложенной ковшиком горсти и от этого снова кашляет.
– Не пей слишком много и слишком быстро, дитя, – говорит ей старик, – а не то заболеешь.
– Кто вы, дедушка? – спрашивает она.
– Меня зовут Гозо, – говорит старик. – Я – чук-аенде. Моя мать была сестрой великого вождя Кочизе. Я отвезу тебя домой, к Людям. Я и сам иду домой, к Людям.
– Если вы и вправду чук-аенде, – говорит девочка, – почему же вы едете вместе с белоглазыми?
– Мы с моими тсуйе, – отвечает старик, – захватили этих белоглазых. И теперь они – мои рабы.
Она выбирается из воды и сушится на солнышке, а тем временем старик и остальные ставят лагерь. Девочка засыпает, просыпается и снова засыпает, и каждый раз, когда она просыпается, старик разговаривает с ней. Он рассказывает ей о своем роде, о тех, с кем он путешествует, называет имена и места,
