– Я сам натаскивал тебя, Том, – с казал он. – Я взял тебя щенком-несмышленышем, учил тебя благочестию и честному труду. Ты был для меня как сын. – По-настоящему расстроенный, он низко опустил голову: – О, как ты разочаровал меня, Том! – С этими словами Флауэрс одним движением запястья размотал кнут во всю длину – чудовищное оружие с легким свистом вытянулось перед ним по прямой, а конец лег на землю, взметнув облачко пыли. – Что посеешь, – тихо закончил Флауэрс, – то и пожнешь.

– Ну и ну! – еле слышно воскликнул Толли. – Очень все это странно.

– Минуточку! – вмешалась Маргарет. – Кто признал собаку виновной? Я думала, это суд присяжных. Разве мы теперь не должны проголосовать?

Билли Флауэрс повернулся и посмотрел на Маргарет с таким выражением, будто она нарушила важнейшее правило судебной процедуры.

– Вердикт уже вынесен, юная леди, – сказал он. – Жюри присяжных – его собратьев – признало Тома виновным и единогласно высказалось за смертную казнь.

– Но мы же не голосовали, – возразила Маргарет.

– Потому что вы не члены суда присяжных, – отозвался Билли. – Вас пригласили как зрителей. И если вы не в состоянии соблюдать тишину во время оглашения приговора, я попрошу вас покинуть зал суда.

– Успокойтесь, Маргарет, – шепнул Толли. – Вы разве не видите, что парень не в себе?

Флауэрс снова повернулся к собаке, поднял кнут и еще одним едва заметным движением запястья и локтя с почти сверхъестественной силой взметнул его вверх, словно забрасывая удочку. Кнут распрямился со звуком выстрела и какой-то страшной грацией. Билли снова притянул кнут к себе и снова взмахнул им – кнут рассек воздух в дюйме выше головы несчастного пса. И тут громовым голосом, похожим на глас самого Господа Бога, от звука которого собаки дружно присели на задние лапы и горестно завыли, он провозгласил: «Что посеет человек, то и пожнет». Кнут, так и не опустившись, рассек сухой воздух и устремился вперед с бешеной скоростью.

– Сумасшедший ублюдок! – пробормотала Маргарет и отвернулась, не желая смотреть на такое.

Но все мы сидели, будто парализованные, не в силах отвести глаза от страшной пляски кнута. И вот при следующем движении Флауэрса конец кнута достиг пса, обернулся точно вокруг его горла, будто нож рассек шкуру, мышцы и вену, так что бедняге хватило времени только на короткий визг боли, прежде чем его подняли в воздух, дернули и из разорванной яремной вены хлынул поток красной крови, а из трахеи со свистом вышел воздух. Через мгновение пес обмяк на земле, несколько раз дернулся в предсмертных конвульсиях и затих.

В гробовом молчании Маргарет встала и пошла прочь из лагеря Флауэрса. Мы потопали следом, а когда мы нагнали ее, она яростно сверкнула на нас глазами.

– Тоже мне, взрослые, храбрые мужчины, – бросила она. – Ни один из вас рта не открыл, чтобы остановить этот ужас.

– Это нас не касается, Мэг, – довольно неубедительно сказал я.

– Да, а меня он до смерти напугал, – добавил Толли. – Видели, что он творит своим дьявольским кнутом?

– Дедушка говорит, что Билли Флауэрс – ди-йин, – проговорил Альберт, – что у него огромная сила. Его всякая тварь боится.

После обеда мы послали Хесуса в Бависпе за кое-какими припасами, которые могли понадобиться во время нашего восхождения. Обратно мы ждали его утром и планировали отбыть, как только он вернется. Нам всем не терпелось отправиться в путь.

31 мая 1932 года

Неделя тяжкого пути по все более и более дикой местности, вверх, вверх, вверх. Ступенчатые горные склоны перерезают глубокие арройо и обрывистые ущелья. Лошади, мулы и ослы грохочут копытами по камням, то и дело оскальзываясь и съезжая вниз на крупах. Тропа местами такая узкая, что приходится спешиваться и вести животных в поводу. Вчера произошел несчастный случай с вьючным мулом Толли, нагруженным тяжелее других. В одном из предательских узких мест вьюк зацепился за каменный выступ, мул оступился, груз перевесил его, и животное полетело вверх тормашками. Мул покатился вниз, причем скорость его стремительно нарастала, содержимое вьюков летело во все стороны. Он прокатился на добрых двести футов вниз, пока, наконец, его не остановило большое дерево. Мы были уверены, что такого падения животному не пережить, по меньшей мере ногу сломает и придется его пристрелить. Но он полежал немного у ствола спасительно дерева, а потом встал на ноги; никаких повреждений, кроме царапин и ссадин на шкуре, все это ему не причинило. Разумеется, Толли больше всего тревожился за свои винные запасы, однако каким-то чудом разбилась всего одна бутылка. И все-так пришлось убить целый день на то, чтобы поднять мула обратно на тропу, собрать и перепаковать груз.

Миновав заросли кустарникового дуба и редких сосен, мы выбрались наконец в настоящий сосновый лес – место, настолько тихое и нетронутое, что нам казалось: мы – первые люди, побывавшие здесь. Мы тоже примолкли, все чувствовали, что разговаривать в этой первозданной тишине – все равно что болтать в церкви. При нашем приближении олени скрывались за стволами и мелькали там, будто призраки, и, уверен, все мы гадали, уж не апачи ли это.

В этой местности все было экзотическим и чересчур большим. Многие деревья достигали свыше сотни футов в высоту, в их вышине с ветки на ветку перепрыгивали серые белки размером с кошку. Странно огромный дятел, чуть ли не трех футов в длину, долбил по стволу, вызывая в лесу оглушительное эхо. Это эхо, смешиваясь с другими звуками и отзвуками, напоминало концерт оркестра, состоящего из одних ударных инструментов. Большие стаи гигантских, размером с сокола, сизых голубей, взмывали в воздух со своих насестов в кронах деревьев, когда мы проезжали внизу. Они хлопали крыльями так громко, что мы всякий раз пугались.

Попадались и следы медвежьего присутствия – целые горы помета. И мы, зная, что за нами следует Билли Флауэрс, хотя его не было ни видно, ни слышно, тревожились за судьбу бедняги-медведя.

Несмотря на все прошедшие годы, Джозеф Вейлор ни в малой мере не утратил своих невероятных способностей ориентироваться и прокладывал наш путь через эту обширную пересеченную местность так, словно бывал здесь не полвека, а неделю назад. Я спросил его, как он ориентируется без карты.

– Только белоглазым требуются бумажные карты, – ответил он и ткнул указательным пальцем себя в грудь. – А наши карты – в наших сердцах.

Чем дальше мы углубляемся в родные места девочки, тем оживленнее и внимательнее она становится. По дороге я сделал немало негативов, хотя проявлять и печатать здесь мне негде. Надеюсь, что, когда я все напечатаю,