В общем, если кратко подводить итоги, — всё было более чем весело. В самом негативном смысле, разумеется.

Сокол, видя страдания Медеи, не приходил к ней на помощь. Даже не рвался — чего уж таить. Нет, ему вовсе не нравилось заставлять Лиднер испытывать свои нервы на прочность. И он, вроде как, садистом тоже не был. Не замечал за собой таких предпочтений, по крайней мере. Он всего лишь не хотел ни на шаг приближаться к мерзкому нивру, который не приносил ему ничего, кроме ненужной головной боли. И его, право, можно было понять! Кому вообще понравится издеваться над собой? А кому понравится общаться с тем, кто его раздражает? А Медея, между прочим, сама проявила радушие. Значит, пусть за всех в гордом одиночестве и отдувается. Вполне честная ситуация, как думал Сокол.

Или ты просто эгоистичное, мерзкое создание, которое не хочет признавать свою истинную гадкую сущность.

Едко прокомментировал логику наёмника дух и неприятно захихикал, будто это была самая смешная шутка на всём белом свете.

Его смех напоминал надоедливое жужжание насекомого, летающего намеренно где-то поблизости. Но если насекомое можно попытаться найти и убить, то духа убить — дело сложное, как ни крути. Тут прикончишь или себя вместе с ним, или себя и без него. В обоих случаях результат получится не такой, какой нужен был Соколу, и поэтому ему приходилось терпеть гадкие звуки и скрипеть зубами в надежде, что он когда-нибудь избавится от этого проклятия.

Забавно, не так ли? Называть чужую душу в собственном теле «проклятием». Душу, которая, без всяких сомнений, обладала немаленькими способностями. Душу, скитающуюся по миру дольше любого человека. Душу, которую заперли в книге таинственные существа. И теперь Сокол, будто так и надо, называл Ахерона — проклятием, когда как другие не стали бы их разделять и обозвали бы его лаконично и понятно — одержимым. Сокол тоже не утруждал бы себя, если бы лично не попал в такую ситуацию. Он с детства жил в незнании. Думал, что нет никаких духов. И что они точно не вселяются в людей и не пытаются подчинить их своей воле.

По правде говоря, Сокол боялся, что ещё немного — и его тело само начнёт его подводить. Всячески изменяться. А потом, спустя время, он потеряет своё Я. Он станет молчаливым и безвольным зрителем, наблюдающим за тем, как дух убивает его же руками близких ему товарищей.

Наверное, именно поэтому Сокол нуждался хоть в какой-то мизерной надежде, в его случае ею был человек, о котором говорила Медея. Может быть, он рассчитывал ещё на знаменитую столичную библиотеку, в которой было собрано много редких книг. Он убеждал себя, что это ничего не стоящая чепуха и нет смысла за неё цепляться, но Сокол верил. Тайно, чтобы не разочароваться.

— Мой с-спаситель?

Сокол повернулся к Стриго и наигранно беспечно подмигнул ему. Мысль, что оуви сгорает в нечестивом фиолетовом огне, как Орёл и остальные, пришлось поспешно откинуть.

— Устал идти?

— Н-нет… прос-сто… — Стриго незатейливым движением головы показал на Делеана и Медею, смотревшуюся на фоне высокого нивра как-то жалко. — Мне к-кажется, это п-плохая такт-тика. Так… об-бщаться. Я ник-когда не в-встречался с п-представителями этого народа, но… мой с-спаситель, он же, ну, не у себя д-дома, верно?

— Ты типа пытаешься подвести меня к тому, что ему в нашем Королевстве страшно?

— Нет… т-то есть… как бы д-да.

— По виду не скажешь. Он прекрасно себя чувствует! Будто он здесь самый главный. А-ля король всех придурков. Умелец на все руки или просто последний высокомерный кретин, думающий, что каждый ему поголовно должен отдать свои кровные!

Стриго испуганно прижал уши к голове и вытаращился на Сокола, эмоционально махавшего руками. Злой человек — плохой, он опасен. Эта истина была понятна даже самому человеку.

Сокол осёкся. Он виновато глянул на оуви и ненавистно вперился в идеально ровную спину нивра.

— Я ненавижу их, Стриго. Я с детства думал, что они всесильны, что весь мир им благоволит. Что они как Сущий, ну или приближены к нему. Я не знаю! Я полагал, что магия ставит их на ступень выше по сравнению с другими. Мне было… так завидно, — Сокол, уже жалея, что вообще начал этот разговор, прикусил внутреннюю сторону щеки. — А теперь эти ужасные силы есть у меня. Другие, но какая разница, да? Я просто… смотрю на это… на это недоразумение и не понимаю, почему он, советник своего Королевства, не смог побороть обычных разбойников? Почему все думают, что они круты, если даже подготовленная ниврийская стража не одолела тупых любителей пожрать и поспать?

Мир меняется. И те, кто раньше был силён, становятся необычайно слабыми.

— Моя старейшина… она г-говорила, что н-народ нивров п-потерял свою м-магию. Я не знаю п-подробностей, но теперь всё оч-чень стр-ранно, — Стриго неловко потёр свои руки, словно ему было холодно. — Вы ни в чём не виноваты, м-мой с-спаситель. Ненавидеть это н-нормально. И н-не понимать что-то тоже. Т-тем более в д-детстве всегда всё… иначе как-то в-видится.

Спорить с этим сложно. Только у Сокола и детство было не особо радужным. Скорее так — сгусток одного негатива. Но зато в те времена были грандиозные планы: от невозможных, почти сказочных, до реализуемых. Сокол мечтал, что купит огромный дом прямо в столице, в котором будет делать всё, что ему вздумается. Он познакомится с хорошими людьми, получит уважаемую должность, станет популярным и его найдут родители. Он мечтал о брате и о сестре и представлял, что улица — это испытание, после которого наступит заветный покой. Он не хотел признавать, что его бросили, как ненужную дворнягу, прямо в пекло, чтобы он издох.

Сокол рано стал взрослым. И рано перестал мечтать. Фантазии редко воплощались. Они ничто по сравнению с проблемами и реальной жизнью, которая вечно подкидывала немыслимые испытания, не предназначенные для детского разума.

Соколу была чужда любовь. Его редко посещали радость и любые другие положительные эмоции, свойственные любому, кто жил в нормальных условиях. И потому он возненавидел все семьи, все счастливые пары, всех детей, которые не знали, что значит улица. Он возненавидел нивров просто потому, что наивно полагал, будто они виноваты во всех его печалях. Ведь они обладали силой, верно? Они могли изменить Солфас. Они могли сделать столько полезного, но вместо этого бездействовали. Спрятались в свои панцири и начхали на всех.

Почему всё было так несправедливо?

— Надо Медее всё же помочь.

Не успел оуви сказать что-то благоразумное, как Сокол уже пошёл к Лиднер и Делеану. Тяжело вздохнув, Стриго засеменил следом — в качестве подстраховки, чтобы его спаситель не нарвался на новые неприятности. Всё же люди вечно что-то вытворяли, после чего долго корили себя за собственную глупость.

— Вы, мистер, упомянули Короля нашего, — Сокол, протиснувшись между Медеей и Делеаном, дружески и расслабленно положил на плечо нивра руку. — Это из-за него вы лишились сил, что ль?

Делеан презрительно скривился, взял кончиками изящных бледных пальцев ладонь Сокола и небрежно убрал её от себя. Посмотрев на него крайне долго и, очевидно, зло, он поправил волосы и перевёл всё внимание на неровную дорогу.