class="p">Они шли, слизывая эскимо, и ощущали себя скрытыми от всех снежной пеленой и болтали, как нанайцы, о том, что сейчас видели перед глазами. Леон искоса взглядывал на свою спутницу, скрывавшуюся от него под пушистой шапкой. Но и не видя её, он её чувствовал. Она немного нервно смеялась, как и все женщины на первой встрече. Она была очень напряжена, он чувствовал это по её руке почти не опирающейся на его руку — значит давно уже не была с мужчиной. И она боялась прямо смотреть ему в лицо. Она явно робела.

— Глупая ты глупая, хоть и начальница. И совсем не умеешь себя вести с мужиками. Ладно, справимся как-нибудь. А номер в гостинице так и пропадёт, и кто-то пойдёт на вокзал, чтобы перекантоваться там ночь, — с сожалением подумал о ком-то Воротов. А потом с сожалением подумал и о себе. Дома так хорошо свистит в трубе ветер и под это завыванье приятно засыпать в мягкой пуховой, собранной для него бабушкой, перине, «перышко к перышку подбирали — сто лет не износится» — хвасталась когда-то бабушка.

— Вы меня не слушаете? Леонард?

— Да, задумался немного, извините.

— Вот и мой дом, — Ольга Павловна показала на противоположную сторону, где темнели темные с высокими окнами серые глыбы домов сталинской застройки.

— Удобно, в самом центре, всё под боком. Мавзолейчик настроение не портит? — он улыбнулся, кивнув на стоящий за чугунной решеткой сквера мрачный памятник из серого гранита.

— Да нисколько он на мавзолей не похож. Почему все называют его мавзолейчиком? Люди последние копейки несли, чтобы его поставить.

— Да я пошутил, что Вы так всё серьёзно воспринимаете? Но мне он тоже что-то такое напоминает. Странная скульптура, — и, чтобы перевести неловко начатый разговор, спросил: «Вы одна живёте, Ольга Павловна?»

— Разумеется, — она удивленно посмотрела на него.

— Нет, я вижу, что кольца нет. Может быть с родителями, я имел в виду?

— Родители в другом городе. Я живу одна со студенческих лет. Чаю хотите?

— Конечно, хочу. У меня целый портфель вяленых бананов пропадает и ещё конфеты есть, — и Леон рассмеялся теплым располагающим смехом.

Подъезд встретил их замком на входной двери, консьерж, лифт — все статусные прибамбасы, как в любом, очень сильно уважающем себя, государстве. Леон молчал, пока они не вошли в квартиру. С порога было заметно, что тут не знают проблем с деньгами и связями. Всё было дорогим, основательным и стильным, начиная с крючков встроенного гардероба в прихожей и кончая люстрами на потолках.

Уже привычно Ольга Павловна распахнула шубку, как бы сбрасывая её на руки ему, он, конечно, принял этот жест тоже, как привычный, и аккуратно повесил шубку на плечики. Даже плечики тут были не обычными, деревянными или металлическими. Они были произведением искусства, медные, с чернением и с удобными для руки завитушками.

— Заходите, Леонард Сергеевич, — сказала хозяйка квартиры, подтверждая, что личное дело его она прочитала не на раз, прежде, чем допустила его к себе в кабинет. — Вот здесь вы можете руки помыть, — она открыла дверь в ванную комнату, где всё тоже свидетельствовало о хорошем корпоративном вкусе и эстетических предпочтениях хозяйки, и с некоторым удивлением заметила про себя, что всё это не производит на её гостя ни малейшего впечатления.

— Да, вот это хорошо, я же целый день по транспорту и прочим местам таскался, — он непривычно долго и тщательно мыл руки, причём, как она заметила, только холодной водой, руки у него покраснели.

— Садитесь Леонард, можно без отчества? — на стол из большого холодильника извлекались разные баночки, упакованные тарелочки с нарезкой, бутылка вина. Руки Ольги Павловны расставляли всё в строгом геометрическом порядке.

— Да тут отчаянным перфекционизмом одиночества пахнет, — отметил про себя Леон.

Она подала ему консервный нож и показала на банки: «Поработайте, пожалуйста».

— Давайте. Я тоже частенько на консервах живу, — Леон открывал банки одну за другой, строго ставя их на место.

И содержимое банок тоже не вызвало у него никаких эмоций по наблюдению Ольги Павловны. Ни крабы, ни икра, ни маслины.

— А вы вино пьёте?

— Да, пью. Только красное сухое.

— У меня именно такое. Наливайте.

Вино тёмной карминовой струёй наполнило бокалы абсолютно неестественной прозрачности. Ольга Павловна села напротив Леона, поставив перед ним и собой большие красивые тарелки и мельхиоровые столовые приборы.

— За сотрудничество, — лукаво улыбнулась она, подняв бокал.

— Я рад, что правильно обратился за помощью. Я, ведь, до вас много кабинетов обошел. Вопрос-то пустяковый.

— Я же говорила Вам, что любой вопрос при желании можно, как угодно повернуть и обосновать своё решение. Этот мальчик у меня лично вызывает даже симпатию своей приверженностью и верностью семье. Но…Вы же сами понимаете, что в свете последних… ладно без тезисов… идёт определённое идеологическое противостояние. И оно длится уже не один десяток лет.

— Так может, дать людям самим решать этот идеологический ребус. Кому как нравится? — Леон с усмешкой смотрел на Ольгу Павловну, которая даже растерялась от такого вопроса.

— Вы не понимаете глубины вопроса, Леонард. Понимаете, разреши это, потянется что-нибудь следующее. Разреши то — дальше возникнет ещё нечто. Нет. Мы должны крепко держать свои идеологические рубежи. Думаете там, — она подняла палец кверху, — сидят идиоты? Нет, там всё продумывают на много раз. И сюда вниз спускается очень взвешенное выверенное решение, чтобы мы с Вами все наши силы отдавали необходимой конкретной работе. Понимаете?

— Понимаю, конечно, — сказал он, накладывая вилкой себе на тарелку из разных баночек. Он был очень голоден.

— Мы с Вами даже понятия не имеем о корнях некоторых принятых решений. Понимаете?

— Ну ладно, я не силён в политике, тем более в идеологии. Но Вы утвердите Арсеничева?

— Да. Утвержу. Для такого решения есть серьёзные основания, которые могут опровергнуть практически любое обвинение. Он, прежде всего, профессионал. Он патриот своей малой Родины — он же вернулся сюда? Вернулся. Он систематически выводил там свой коллектив в число передовиков. Пусть это было в самодеятельности. Но это тоже наша идеология. Мы с Вами, именно, стоим на рубеже советской идеологии…

— Вы так прекрасно говорите, — прервал её Леон, — я бы хотел произнести тост.

— Тост? Произносите, — Ольга Павловна улыбнулась, неожиданно мягко и смущенно.

— За прекрасную женщину, которая на своём месте. И пока она будет стоять на этом месте, мы практически можем ничего не делать, так как руль находится в надежных … прелестных ручках, — Леон перегнулся через стол и, взяв её руку, прижал к губам.

— Спасибо. Вы так галантны. А Вам говорили когда-нибудь, что вы похожи на артиста Стриженова?

— Я?