Имя аскета неведомо, труды его тяжки, молитва крепка.

Г. В. Флоровский пишет: «В искусе и опыте отрешенной жизни складывается и вырабатывается аскетический идеал. Это, прежде всего, идеал духовного становления и совершенства, идеал “духовной жизни”, жизни в Духе. И не столько нравственный, но именно религиозный идеал. В восточной аскетике вообще мистики и метафизики больше, чем морали. Идеал спасения есть идеал “обожения” (“феозис”), и путь к нему есть “стяжание Духа”, путь духовного подвига и духовных стяжаний или дарований, – путь харизматический… Именно греки впервые синтезируют аскетический опыт, формулируют аскетический идеал».

Труды и дни преподобного Сергия Нуромского протекают под знаком молчания, полного безмолвия, в обществе разве что птиц и диких зверей. Мы не знаем, какие видения посещали анахорета, хотя, по словам протоиерея Георгия Флоровского, «видение своих грехов – лучшее из видений». А знаменитый афонский тезис: «Здесь я не хочу видеть Христа, но в той жизни» – в ответ на видение дьявола в образе Спасителя, позволяет предположить, что подвижнику до поры удается сохранить восточную созерцательность и немятежность в Вологодских пределах.

Однако некоторые эпизоды, описанные в житии святого Сергия Нуромского, дают нам повод говорить о том, что северная пустыня все-таки проявила себя. Читаем: «Так однажды в полночь, когда он по обычаю своему, молился Богу и отправлял полунощницу, келья его внезапно наполнилась множеством бесов, которые, принимая на себя различные виды зверей и другие ужасающие подобия, устремились на преподобного, скрежеща зубами и стараясь его устрашить, но пр. Сергий пребыл тверд, оградив себя крестным знамением, он прогнал их молитвою и они исчезли как дым. После сего диавол, не имея силы вредить преподобному сам, два раза воздвигал на него разбойников, надеявшихся у старца, богатого только нищетою, найти деньги или какое-нибудь имение. В первый раз они избили его до того, что оставили еле живого; едва двигаясь от побоев, преподобный воздел руки на молитву и благодарил Бога за перенесенные страдания. По молитве своей Сергий скоро выздоровел.

В другой раз разбойники напали на него ночью во время его молитвы и как дикие звери устремились в его келью. Преподобный, услыша их приход, со слезами из глубины сердца возвал к Богу: “не остави мене Господи Боже мой, не отступи от Мене, вонми в помощь мою Господи спасения моего”, и Господь спас его. Врагов было много, а он один, у них в руках было смертоносное оружие, а у него одни только четки, но, когда старец воздел руки на молитву и произнес – “Не оставлю места сего, если даже и тьмы козней воздвигнет на меня враг. Я желаю умереть на месте сем, ибо, взыскуя Христа, пришел я сюда», на разбойников напал такой страх, что они не только не смели прикоснуться к нему, но и бежали из кельи, как будто бы кто гнался за ними, и уже никогда более не приходили”».

Слова старца звучат с такой потрясающей силой, что даже сейчас, читая их, слышишь не отчаяние и боль, но мощь и превосходство безоружного черноризца перед сворой обезумевших станичников.

«Пребыл тверд» – сказано в житии, то есть, даже испытывая страх перед неминуемой гибелью, преподобный не впал в маловерие, но добровольно и осознанно принял мучения со словами «желаю умереть на месте сем», ибо так указано Христом.

Бесстрашие старца восходит, если угодно, к былинной праотеческой (ветхозаветной) «жестоковыйности», когда никакие обстоятельства «мира сего» не могут поколебать веры и знания, что избранный «узкий» путь является единственным, ибо «души праведных в руце Божией».

О подвиге Сергия Святогорца с Нурмы узнают (вероятно, сами разбойники и поведали о нем), об отшельнике начинают говорить в окрестных селениях и монастырях. Столкновение с миром заканчивается победой анахорета, но его пустынному уединению отныне приходит конец, потому что мир теперь нуждается в его сильной (громогласной) молитве, и к нему начинают приходить люди. «Одни для того, чтобы попросить ceбе его молитв и благословения, другие желали подать труднику милостыню па пропитание и получить от него назидание, а некоторые изъявляли желание навсегда остаться с ним в пустыне и подвизаться под руководством мудрого старца», – сказано в житии преподобного Сергия Нуромского.

Это неизбежный и закономерный процесс, потому что, по мысли Г. В. Флоровского, «очищение сердца и победа над дьяволом не исчерпывает искупительного дела Христова. Господь приходил не только для того, чтобы изгнать злых духов, – но еще и затем, чтоб возвратить себе свой собственный дом и храм, – человека».

Одухотворить повседневность тех, кто издревле таился в диких и безлюдных местах Северной Фиваиды – задача, которую Божьим произволением решали подвижники Белозерья и Закубенья, Глушицы и Прилук. Причем служение это было не социальным, говоря современным языком, но пастырским, духовным. Как во время исповеди священник пропускает через себя многие скорби и страхования исповедующегося, отпуская и разрешая его, так и преподобные, «пребывая в скорбях пустынных», всем своим образом жизни предвосхищали «время жатвы», сами становясь прообразом серпа, когда «нечестивые будут пожаты, а праведные собраны в житницу».

Вероятно, именно по этой причине преподобные Дионисий Глушицкий, Сергий Нуромский, Димитрий Прилуцкий, Григорий и Кассиан Авнежские подвергались насилию и гонениям от тех, кто интуитивно, буквально на животном уровне ощущал эту угрозу собственным невежеству, маловерию и беснованиям.

Из жития мы узнаем, что преподобный Сергий с радостью принимал в свою пустыню всех, но, установив иноческое общежитие, со строгостью следил за соблюдением уставной дисциплины (через десять лет еще большую строгость в этом смысле явит преподобный Кирилл Белозерский в своей обители на берегу Сиверского озера), научая послушников и монахов афонскому благочестию, нестяжанию и молитвенной строгости. Также, не теряя любви к одиночеству, в котором старец провел «лета довольна», он периодически удаляется в ближние пустыни, а также странствует по окрестностям со своими учениками, новоначальными иноками, которым рассказывает об истинном смирении, а также о послушаниях, налагаемых на монашествующих в пустыне.

Во время одного такого своего странствия преподобный узнал, что «другой ведший подвижник, птенец того же святого гнезда Сергеева (святого Сергия Радонежского. – М. Г.), Павел, живший дотоле подобно птицам в древесном дупле, в глубине обширной Комельской пустыни, поселился на берегах Нурмы, верстах в четырех от его обители. Преподобный Cepгий пожелал увидаться с ним. Чудное зрелище представилось ему, когда он в первый раз пришел посетить Павла. Пустынник стоял возле своей кельи, а стаи птиц вились около него, иные сидели у него на голове и на плечах, и он кормил их из своих рук; тут же стоял медведь, ожидая себе пищи от пустынника, и бегали вокруг его лисицы и зайцы, не опасаясь одни других и смиренно ожидая своей