версии, это был надгробный образ преподобного письма Дионисия Глушицкого), которого особо почитал еще с детства. Вернувшись из похода, он повелел написать икону святого Димитрия и отправить ее в Вологодский Прилуцкий монастырь. Что и было сделано в 1503 году иконописцем Дионисием Московским, только что завершившим работу в Ферапонтовом Белозерском монастыре и, вполне возможно, видевшим образ преподобного Димитрия работы Дионисия Глушицкого (ныне утрачен).

Встреча иконы состоялась в Вологде 3 июня 1503 года по старому стилю. На месте сретения (встречи) был возведен деревянный храм во имя преподобного Димитрия Прилуцкого, перестроенный около 1690 года в камне и переосвященный во имя Святых Равноапостольных царей Константина и Елены (сохранился по сей день).

…Товарняк пропускали долго, у переезда собрались машины. Пешеходов было немного, и по их внешнему виду не было похоже, что они совершают паломничество в Прилуцкую обитель.

Так оно и вышло – в монастырском дворе никого, кроме меня, не оказалось. Сразу вспомнилось, как в 90-х в местной вологодской газете в разделе «объявления» я прочитал приглашение в Спасо-Прилуцкий монастырь «на должность монаха».

Кто знает, может быть, и нашлись желающие…

Глава девятая

Сергий Нуромский

Комельский лес – «Иосифляне» и «нестяжатели» – Сергий Нуромский – На Нурме-реке – Афонские традиции Комельского леса – Видения Сергия Нуромского – Победа анахорета – «Время жатвы» – Павел Комельский – Великое урочище – 50-й псалом – «Троицкий Павлов монастырь. 4 км» – 1924 год – А. Н. Муравьев в Обнорском – Обнорская Голгофа – Протоиерей Сергий Булгаков – Встреча старцев – Часовня-проща – Спасо-Нуромский монастырь

Четвертым духовным центром Северной Фиваиды после Кириллова монастыря, Спас-Камня и Глушиц, без сомнения, является Комельский лес. Читаем у Георгия Петровича Федотова: «Обширный и глухой Комельский лес, переходящий в пределы костромские и давший свое имя многим святым (Корнилию, Арсению и др.). Речные речки Обнора и Нурма дали приют Павлу Обнорскому и Сергию Нуромскому, ученикам преподобного Сергия. Павел Обнорский, великий любитель безмолвия, именовавший безмолвие матерью всех добродетелей, являет образец совершенного отшельника, редкого на Руси. Он целые годы жил в дупле дуба, и Сергий Нуромский, его сосед и тоже большой пустыннолюбец, нашел его здесь в обществе медведя и других зверей кормящим птиц, некоторые сидели на его голове и плечах: этот один образ оправдывает имя Фиваиды, данное старым русским агиографом (А. Н. Муравьевым) северному русскому подвижничеству».

Три крупнейших монастыря – Троицкий Павлов Обнорский, Спасо-Преображенский Сергиев Нуромский и Введенский Корнилиев Комельский, сегодня, увы, почти забытые, во многом определили мистическую созерцательность заволжских старцев как ключевую в сохранении традиций нищелюбия и радикального аскетизма, которые в конце XV – середине XVI веков стали предметом знаменитого и во многом драматического спора так называемых «иосифлян» и «нестяжателей», спора, закончившегося проигрышем последних.

В своей книге «Святые Древней Руси» Г. П. Федотов пишет: «Противоположность между заволжскими “нестяжателями” и иосифлянами поистине огромна как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие – из страха – страха Божия, конечно, одни являют кротость и всепрощение, другие – строгость к грешнику. В организации иноческой жизни на одной стороне – почти безвластье, на другой – суровая дисциплина. Духовная жизнь “заволжцев” протекает в отрешенном созерцании и “умной” молитве, – осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву. “Заволжцы” защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, осифляне предают их на казнь. “Нестяжатели” предпочитают трудовую бедность имениям и даже милостыне, осифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности. “Заволжцы”, при всей бесспорной русской генеалогии их – от преподобных Сергия и Кирилла – питаются духовными токами православного Востока, осифляне проявляют яркий религиозный национализм. Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю Русскую Церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию».

Насыщение Комельского леса «духовными токами православного Востока» происходило, с одной стороны, под влиянием новгородского анахоретства, с другой, сергиевского интуитивного понимания пустынножительства, когда созерцательность и внутреннее молчание мистическим образом воплощаются в практических делах, совершаемых «под игом тяжких трудов» (преп. Ефрем Сирин). Наконец, еще одну возможностью проникнуться духом классического святоотеческого наследия предоставили подвижникам Русской Фиваиды северные святогорцы – Дионисий, игумен Спасо-Каменного монастыря, и преподобный Сергий Нуромский, греки по происхождению, постриженники Святой Афонской горы.

Житие преподобного Сергия Нуромского чудотворца, написанное игуменом Покровского Глушицкого монастыря Ионой по запискам игумена Троицкого Обнорского монастыря Протасия, входило в корпус «Житий святых» святителя Димитрия Ростовского, написанный в 1689–1705 гг. и переизданный В. О. Ключевским в 1903–1911 гг.

О преподобном известно, что он был пострижен в монашество и рукоположен во священный сан на Афоне, а во второй половине XIV прибыл в Россию, точнее в Троицкую обитель святого Сергия Радонежского. В житии сказано: «пришел к нему (Сергию. – М. Г.) некто Сергий, постриженик святой горы Афонской. Откуда и кто был этот инок Сергий? Что побудило его оставить место своего пострижения, всегда славившееся самым строгим исполнением уставов монастырских? – неизвестно… Пребывал у великого Российского светила Сергия под паствою долгое время».

Около 1380 года афонский странник оставил монастырь преподобного Сергия и, как пишет отец Иоанн Верюжский: «направил путь свой к северу и переходя из лесу в лес, из дебри в дебрь, достиг Вологодских пределов и остановился на берегу реки Нурмы на горе в дремучем лесу. Долго смотрел путник с возвышенности на холмистую окрестность, раскинувшуюся под его ногами, и на протекающую тут извилистую Нурму и так увлекся красотою места, удаленного от мирских селений и удобного для уединения, что ощутил в сердце своем радостный трепет, как будто нашел какое великое сокровище и сказавши сам себе: “се покой мой, зде вселюся”».

Эти слова были сказаны в 1387 году, а ровно через 10 лет их почти дословно (не ведая о них и о том, кому они принадлежат, разумеется) повторит преподобный Кирилл Белозерский, когда взойдет на гору Мауру. «Вот покой мой во веки веков. Здесь поселюсь», – скажет святой старец. Конечно, речь в данном случае может идти о текстологических совпадениях, да и житие святого Кирилла было написано Пахомием Логофетом задолго до жизнеописания преподобного Сергия Нуромского, и игумен Иона вполне мог его читать. Однако важно понимать, что звучание таинственного хора из голосов насельников Северной Фиваиды не ограничено рамками времени и хронологии, оно (звучание) происходит над историческими событиями (порой вопреки им) и над пространством пустыни, потому что «имеющий уши, да услышит» (Мф. 13:9).

Итак, оказавшись в комельской глуши, Сергий «стал подвизаться никем незнаемый в совершенном безмолвии, дни и ночи проводил в молитвах и псалмопении, умерщвляя плоть свою постом и непрестанными трудами… И пребысть ту блаженный един лета довольна, равноангельскую жизнь проводя». Верный афонской аскетической традиции, преподобный скрывается в добровольном затворе «лета довольна», то есть многие годы живет совершенно один, не привлекая к своей «куще»