— Нам такие не нужны, — говорил Покген. — И в том, что он оставался членом правления, я виновен больше других. Меня люди не раз от него предостерегали, пытались мне глаза раскрыть. Правильно Нурберды-ага говорил, что я не прислушивался к голосу массы, а наставлял ухо на рев осла. Даже дочь свою любимую собирался выдать за этого красавца с черной душонкой, — горько махнул он рукой. — Ты, Елли, иди теперь отсюда, нечего тебе здесь делать…

Елли стоял на месте, не в силах двинуться к выходу, ошеломленный обрушившимся на его голову ударом. Все молча смотрели на него, ожидая слов раскаяния и признания своей вины. Но не такой это был человек. Глаза его вдруг сверкнули злобой, и он, ни на кого не глядя, заговорил:

— Давно уже я понял, что Чары на мое место метит… Вот и добился своего… А воры все равно в колхозе не переведутся…

Ему не дали закончить. Возмущенный гул заглушил его слова.

— Одно могу сказать тебе, Елли, — подходя к двери, начал Чары Байрамов. — Увидишь человека лучше себя — задумайся, найдешь хуже — будь судьбе благодарен… — И он настежь распахнул дверь, указывая Елли на выход.

Когда Елли, опустив голову, прошел мимо него, он затворил дверь и вернулся на свое место.

— Недаром он вчера возле дома во весь голос орал что-то, — заметил Чары садясь. — Лиса всегда перед смертью в свою нору воет…

ВЕСНА

История с Елли многому научила Покгена. После того бурного дня он уже не смотрел с таким недоверием на агронома, чаще, чем раньше, советовался с ним и с секретарем партийной организации. Еще за время болезни Покген немало думал о своем отношении к Хошгельды и пришел к выводу, что часто бывал неправ.

Уже на другой день, после изгнания Елли, агроном имел возможность убедиться в перемене, происшедшей с башлыком. Глаза у Покгена подобрели, в лице появилась мягкость, и встретил он Хошгельды приветливее обычного.

— Заходи, заходи, — обрадовался он. — А я уже сам собирался в правление идти, да вот бригадиры на дом явились, — указал Покген на сидящих у стены Курбанли Атаева, Нурберды-ага и Кюле Бергенова. — Покой мой оберегают…

— Надежда Сергеевна говорит, что выпустила вас вчера только по случаю важного дела, а так вам надо еще с недельку дома побыть, — сказал Хошгельды, поздоровавшись со всеми.

— А ты Надежде Сергеевне не верь. Ей если волю дать, так она и тебя, чего доброго, в санаторий отправит. Не зря говорится: лежать — в счет смерти, ходить — в счет жизни. Ну, а у меня к жизни большая жадность пробудилась.

Почти три месяца пролежал, зимой еще куда ни шло, а сейчас самый разгар работ, наступает.

И он забросал агронома вопросами — хорошо ли спланировали укрупненные участки, как идет ранне-весеннее боронование, следят ли должным образом за рассадой в парниках.

— Они разве скажут что-нибудь! — кивнул Покген на бригадиров. "Все в порядке, Покген-ага", "Не беспокойся, Покген-ага", "Сделано, Покген-ага", а как выйдут отсюда, так сразу между собой и поругаются, — засмеялся он. — Завтра же сяду на коня и все поля сам объеду.

— Вот и хорошо! — заметил Кюле Бергенов, которого недаром в колхозе прозвали "Кюле-Ворчун". — А то Хошгельды совсем нас без тебя замучил. Он еще больше к нам придирается, чем районный агроном Иван Андреевич. Тот в прошлом году, когда приезжал, всем недоволен был. И сады не так обрабатываем, и хлопчатник сеять не умеем, и пашем не вовремя. Хорошо Елли нам, бригадирам, тогда посоветовал, — вы, говорит, со всем соглашайтесь, а сами по-своему делайте. А теперь как быть, если Хошгельды те требования в десять раз увеличивает и сам за всем следит?

Но тут Курбанли Атаев, чья бригада соревновалась с бригадой Кюле Бергенова, выступил в защиту агронома.

— Ты, Кюле, всегда что-то нехорошее выкопаешь, — засмеялся он. — Твои слова напомнили мне притчу о том, как к одному человеку пришел просить осла богатый, но завистливый и скупой сосед. А человек тот уже обещал одолжить ишака бедной вдове. Вот он и говорит — не могу дать, нет осла дома, А осел в это время как заревет во дворе! Сосед, конечно, упрекнул хозяина — здесь, мол, твой осел. Ну, тут владелец ишака рассердился. У меня, говорит, уже борода седая, а ты моим словам не поверил, а какому-то ослу веришь. Значит, говорит, ты — невежа. Вот и такие, как ты, — словам Ивана Андреевича не поверили, хоть он и поседел, о нашей пользе заботясь, а к словам Елли охотно прислушивались.

— Потому и от "Светлого пути" отстали, — поддержал Атаева башлык. — Потому и переходящее Красное Знамя района из рук выпустили.

Кюле весь побагровел от негодования:

— Сама работа покажет, кто каков… — уклончиво ответил Курбанли.

Кюле еще больше рассвирепел и насупился.

— Выходит — я невежа?!.

— Ты зря, Кюле, усы топорщишь, — успокоительно произнес старый садовод Нурберды-ага. — Вместо того чтобы ученых людей слушаться и своих работников подтягивать, ты что ни день в правление со сплетнями являешься. То тебе кажется, что у Курбанли народ распустился, на работу опаздывает, а на деле — в твоей бригаде самая плохая дисциплина. То вдруг прибегаешь с новостью: "Хошгельды на врачихе женится!" — как будто правлению очень важно получать подобные сведения. То поднимаешь панику — не на чем удобрения вывозить, хотя всем известно, что как треснуло осенью колесо арбы у тебя на участке, так она до сих пор там и валяется.

— Сломалась арба — лентяю дрова, — с улыбкой произнес вошедший Чары Байрамов. — Что, пробирают тебя, Кюле? И правильно — за дело! Хуже всех к посевной подготовился…

Вслед за Чары появился Акмамед-ага с ведомостями и повел речь о переходе всех бригад на индивидуальную сдельщину.

— А Покген, слушая эти разговоры, чувствовал, как у него с глаз спадает темная пелена и перед ним снова открывается весь широкий мир, подвластный человеческой воле, мир радостного труда и близких сердцу забот. Он дал задания бригадирам, распорядился об отправке сена в пески и о вывозе удобрений на поля, приказал по совету Хошгельды начинать воздушное прогревание семян. Дал также указание ознакомить всех звеньевых с нормами индивидуальной сдельщины, и как можно скорее, чтобы сев провести уже по-новому.

— Завтра из района ветеринар приедет, — обратился он к Чары. — Хорошо бы тебе вместе с ним на окот выехать. Проверишь, как там тепляки ставят. Да Овезу передайте,