неистовство, рвал и метал. Свою позицию он выразил с предельной ясностью.

– Арестовать мерзавца, допросить и выяснить, как далеко зашло его предательство!

Указание было простым и ясным, вот только исполнить его оказалось не так-то просто. Венская полиция не подчинялась начальнику Генштаба и не могла арестовать полковника по его приказу. Для этого нужен был комендант города. Однако вечером в субботу, когда происходил разговор, найти коменданта оказалось крайне непросто.

Дело затруднялось еще и тем, что Хётцендорф искренне полагал, что нельзя выносить сор из избы – это может стать слишком серьезным ударом для Эвиденцбюро и для Генштаба в целом. Но если Редля арестует полиция, делу будет дан законный ход, начнется расследование и могут выплыть такие детали, от которых зашатается не только армия, но и государство в целом.

– Ходили слухи, что он еще и содомит? – с брезгливой гримасой осведомился генерал. – Представляю, что скажет по этому поводу его императорское величество Франц Иосиф.

Урбанский отвечал, что гомосексуализм Редля не доказан.

– Не доказан! – фыркнул Хётцендорф. – Держу пари, что его перевербовали именно по этой причине. Это больная мозоль, на которую всегда можно надавить.

Так или иначе, нельзя было предавать гласности ни предательство Редля, ни его пристрастие к мужчинам – по мнению начальника Генштаба, это бы роковым образом дискредитировало армию. Поэтому, с точки зрения генерала, наилучшим решением проблемы было бы самоубийство предателя. Однако кто вложит в его руки пистолет, и кто уговорит его покончить счеты с жизнью?

Пока судьбу Редля обсуждали в подсобном помещении «Гранд-отеля», сам полковник, весь день бродивший по городу, несколько успокоился. Раз его до сих пор не арестовали, значит, есть либо веские сомнения в его виновности, либо какие-то бюрократические препоны. Следовательно, у него имеется некоторый запас времени, и он может возвратиться в отель, где его ждет давний друг, главный прокурор Верховного кассационного суда Австро-Венгрии Виктор Поллак.

Несмотря на то, что полковник был явно не в своей тарелке, Поллак и Редль вместе отправились ужинать в «Ридхоф». Неизвестно, что именно сказал Редль Поллаку, однако спустя недолгое время прокурор позвонил прямо из ресторана шефу венской полиции Эдмунду фон Гайеру.

Поллак объяснил Гайеру, что полковнику Редлю нужно крайне срочно вернуться в Прагу. Однако у него есть опасение, что за ним охотятся наемные убийцы, нанятые иностранными шпионами, и ему нужны полицейские для охраны. Не мог бы начальник полиции дать ему кого-нибудь в качестве сопровождающего?

Это был тонкий ход со стороны Редля. Он понимал, что Генштаб и Эвиденцбюро попытаются его арестовать, однако им будет весьма затруднительно сделать это, если между ними встанет венская полиция.

Гайер отвечал, что на улице ночь и организовать что-то прямо сейчас будет уже трудно.

– Успокойте полковника, и скажите ему, чтобы он завтра же утром зашел ко мне, – сказал Гайер. – Я сделаю для него все, что в моих силах.

Это было не совсем то, что хотел Редль, но все-таки кое-что. Теперь, если он продержится до утра, и Гайер даст ему охрану, он спасен. Объятый какой-то лихорадкой, полковник простился с Поллаком, возвратился в отель и отправился к себе в номер. На часах – половина двенадцатого ночи, однако полковник, похоже, не собирается отходить ко сну. Он умывается и садится за письменный стол – писать какое-то письмо.

Спустя полчаса в номер вошли четыре офицера Эвиденцбюро во главе с генерал-майором Хёфером. Кроме него в номере оказались полковник Урбанский, майоры Ронге и Ворличек. Впрочем, кажется, майор Ронге вошел в номер чуть раньше остальных. Редль, увидев его, на миг окаменел.

– Все кончено? – спросил он одними губами.

Ронге молча наклонил голову. Тут появились и остальные офицеры. Некоторое время все молчали, поскольку всем и так все было ясно. План Редля не удался, вопрос – удастся ли план генерала Хётцендорфа?

Полковник, собравшись с силами, поднялся из-за стола. Увидев это, Ронге и Ворличек слегка напряглись. Редль в отчаянии, а это значит, от него можно было ждать чего угодно, даже нападения. Однако Редль был не вооружен и, кажется, не собирался сопротивляться.

– Я не спрашиваю, что вам угодно, господа, – негромко проговорил полковник. – Жизнь моя, кажется, подошла к логическому завершению.

– Прекрасная мысль, – отвечал Хёфер не без яда, – постарайтесь ее не забыть. А теперь вопрос: как долго вы работали на вражескую разведку и какие именно тайны вы выдали нашим врагам?

– Я, господа, не буду запираться, – проговорил Редль. – Однако мне сейчас очень тяжело. Я хотел бы остаться с глазу на глаз с моим заместителем, майором Ронге. Ему я готов ответить на все вопросы.

– А если нет? – прищурил глаз генерал Хёфер. – Если мы откажем вам в вашей просьбе?

– В таком случае я отказываюсь говорить. Вам придется везти меня в Эвиденцбюро и допрашивать по всей форме.

И полковник опустился на стул, всем своим видом демонстрируя железную решимость. Генерал бросил вопросительный взгляд на Ронге, тот чуть заметно кивнул.

– Хорошо, – сказал Хёфер. – Но имейте в виду, мы будем стоять прямо за дверью. И если вы попробуете выкинуть какой-нибудь фортель…

– Я не выкину, – устало проговорил Редль. – Я говорил вам, что уже попрощался с жизнью. А это – мое предсмертное письмо.

И он кивнул на лист писчей бумаги, лежавший на столе. Хёфер, Урбанский и Ворличек вышли из номера, оставив Редля один на один с Ронге.

Разговор с глазу на глаз оказался недолгим. Редль признался, что его завербовал некий российский дипломат и сказал, что среди наиболее важных сведений, которые он передал русским, был план развертывания австрийских войск в случае войны с Россией. Что же касается деталей его деятельности, о них Эвиденцбюро получит полную информацию, добравшись до его пражской квартиры. Там все – от его переписки до почтовых квитанций.

Затем он поднял глаза на Ронге и спросил дрогнувшим голосом:

– Как вы полагаете, майор, на что я могу рассчитывать?

Ронге несколько секунд колебался, потом сказал, что вопрос этот надо задать кому-то из вышестоящих офицеров. Полковник кивнул. Ронге открыл дверь, сказал что-то, чего не расслышал Редль, и в номер вошел Урбанский. Повинуясь его взгляду, Ронге вышел в коридор.

Редль повторил свой вопрос – на этот раз обращаясь к Урбанскому. Тот слегка нахмурился.

– Альбер, несмотря на все ваши преступления, вы были и остались храбрым офицером, – сказал он медленно и отчетливо. – Поэтому вы можете рассчитывать на то, что избежите публичного позора. Мы выполним вашу просьбу: дадим вам револьвер и оставим в номере одного.

Редль побледнел.

– Но я не просил давать мне револьвера, – сказал он почти умоляюще.

– Зачем же,