еще вокруг гвалт и радостные детские крики. Так что можно переговорить без опаски — детвору мы все равно не перекричим, так что никакие посторонние уши нам не страшны.

— Как у вас все всегда получается? — с некоторым недоумением произнес куратор. — Просто уму непостижимо.

— Обычное везенье.

— За такое везенье в Средние века вас бы сожгли на костре. Потому как материалистически оно необъяснимо. А с точки зрения религиозного мракобесия — это простое колдовство.

— Ну мы-то не мракобесы.

— Не мракобесы. Но все равно удивительно, как ваши самые дурацкие идеи приносят самый весомый результат.

— Может, они и не такие дурацкие? — попытался набить я себе цену.

— Может быть. И все равно непонятно. — Он задумчиво побарабанил пальцами по портфелю на его коленях. — Зато мы теперь все знаем.

— Так скажем, все, необходимое на данном этапе, — поправил я, поскольку знал из философской литературы, что всезнание недоступно и самому Богу.

— А вы педант, — усмехнулся Петр Петрович. — Хорошо. Теперь мы знаем, кто такой Птицеед. Знаем, кто его связь.

— Сапер, — поддакнул я.

— Он самый.

Для оперативного прикрытия взрывника мы выделили двоих сотрудников, которых ввели в коллектив театра в качестве рабочего сцены и администратора. Те аккуратно присматривали за фигурантом, стараясь не попадаться лишний раз ему на глаза. И зафиксировали этот контакт почти случайно.

Он встретился со связником недалеко от Большого театра, у Китайгородской крепостной стены, которую московские власти, предварительно отреставрировав, готовили к сносу. И очень походил этот связник на того типа с развязной матросской походкой, который постоянно возникал на моем пути. Так что связь Птицееда и Сапера была очевидна.

Ну что же, его я подозревал больше всех. Самый скрытный, серьезный, неразговорчивый. Хотя изначально его роль была не очевидна, так что мы пытались аккуратно присматривать и за другими участниками ячейки. Но дело это было муторное и безрезультатное — ведь агенты наружки вели их на длинном поводке и отпускали сразу же при малейшем риске засветки.

Бегемот фыркнул, громогласно заревел. Детвора радостно завопила. Куратор поморщился, а потом осведомился:

— Ну что, будем снимать всех?

— А не рановато? Ближайшие подручные Птицееда нам пока не представились. А там ребята опасные. Кто знает, каких они дел наворотят. Надо их ловить.

— Как ты предлагаешь ловить?

— Так как обычно. На живца, — с энтузиазмом воскликнул я.

И наскоро расписал во всех красках осенившую меня сверхценную идею.

Куратор, конечно, назвал плана моего громадье клиническим идиотизмом, авантюризмом, смертельно опасным прожектерством с мизерным шансом на реализацию.

— Кем я буду, если соглашусь на такую авантюру?

— Моим опытным и расчетливым командиром, — решил подлизаться я к начальству.

— Ладно, черт с вами, — хлопнул ладонью по портфелю Петр Петрович. — Вся надежда на это ваше колдовство. И на мои молитвы. Хотя я и атеист.

— Тогда какие молитвы? — не понял я.

— Почти атеист, — с чувством добавил куратор.

Ну да, в окопах атеистов немного. А мы сейчас в окопе, притом под шквальным огнем…

Глава 34

Сапер стоял, оторопевший, будто дрыном оглоушенный, не в силах уместить в сознании открывшуюся картину во всем ее волнительном безобразии. Еще вчера в тайнике мирно лежали такие милые его глазу ящики с тротиловыми шашками, которых могло хватить на массу восхитительных фейерверков, когда, как он любил говорить, летят кишочки по закоулочкам. Сейчас же там было пусто.

Куда делся тротил? Кто взял? И как вообще нашли захоронку?

Он встряхнул головой. Мысли его лихорадочно заметались, пытаясь охватить новую реальность во всей ее полноте.

— Боже, за что наказываешь раба своего, — взвыл, морщась, как от зубной боли, Сапер.

Его сейчас больше всего бил по нервам даже не возможный провал со всеми грядущими невзгодами, лишениями и угрозой расстрела. Его погружал в пучину темного отчаянья сам факт, что он остался без своих любимых взрывных игрушек. И, скорее всего, его Большой Взрыв, о котором он так мечтал и который видел в сладких снах, не состоится.

Сапер устало прислонился к стене. Простоял так несколько минут, почти не двигаясь и пытаясь совладать с мечущимися в голове чумными мыслями. Из него будто выдернули стержень. Это был не просто крах его планов. Это был крах его веры… Точнее, крах ощущения своей личной значимости в рамках этой веры.

На пылающих распутицах Гражданской войны, в последовавших затем скитаниях и лишениях Сапер давно растерял свою христову веру и однажды выбросил со злостью с петроградского моста прямо в черную пучину свой нательный крест. Благостное христианство может спокойно существовать где-нибудь в тихой Европе или в патриархальной благополучной Америке, но только не в этой жестокой, ставшей ему ненавистной стране. Крестик в воду — это был символический жест его расставания с прошлым, с замшелыми, не выдержавшими проверки временем и страданиями догмами, с моралью, да и вообще с человечностью.

Доведись выбирать ему веру вновь, он, наверное, стал бы каким-нибудь огнепоклонником. Он с детства благоговел перед огнем. Притом не просто перед огнем, а перед огнем, компактно упакованным в твердую материю — в порох, тротил и другие великие придумки человечества. И не было для него больше счастья, чем выпустить этот скрывающий до времени свою силу огонь наружу. И в очередной раз подивиться его неукротимой мощи, когда в ярости своей он сметает мосты, броневики, дома, не говоря уж о хрупких, ненадежных и мягких телах людишек, которых просто разносит в красные ошметки.

Предметный твердый мир жесток, скучен и банален. Он оживляется, только когда в нем освобождается огонь. И, совершив очередной взрыв, насладившись его силой, Сапер сразу же начинал мечтать о новом, еще более мощном.

Иногда к нему в голову пробивалась далекая и какая-то слабенькая, не слишком настойчивая мысль, что он просто-напросто безумен. Но тут же уходила, смытая новыми волнами всепоглощающей страсти разрушения.

Любой взрыв — серьезное дело. А Большой Взрыв — это этап в его жизни. Славный этап. Великий этап.

Кроме того, взрыв интересен не столько сам по себе, сколько своими разрушительными последствиям. А последствия предполагались изумительно масштабными. Разом будет сметен символ той старой культуры, которая предала ту старую страну, с готовностью и раболепием встав на службу варварам. Погибнут многие предводители большевистской орды. А дальше… Дальше будут, наверное, новые взрывы. Но такой уже вряд ли. Впрочем, поглядим. Он был намерен служить спрессованному огню до последнего вздоха.

И вот тут между ним и его мечтой встали враждебные обстоятельства. Судьба не раз вклинивалась в его самые смелые планы, и он давно привык к ее выкрутасам. И он всегда ощущал слабость