Рушницкий и охранник Федя предпочли общество Сомова. Оба шли молча, боясь нарушить суровую задумчивость притихшего после похода на озеро сыщика.

А Сомов в тот момент думал о Насте. Её тихий прозвучавший сквозь шелест тростника голос всё ещё звучал в голове. Неуловимый, как далёкая мелодия, как песня без слов, мотив которой тает, едва достигнув настороженного уха.

Когда лес начал редеть, открывая взору залитую светом поляну и блестящие на солнце крыши усадебных построек, дорога повернула влево. Совсем скоро впереди показался довольно большой пруд.

Обросший по берегам плотным низкорослым кустарником и травой, этот искусственный водоём почти правильной прямоугольной формы хорошо просматривался с дорожной насыпи. Пруд выглядел запущенным. Пройдёт несколько лет, и он полностью зарастёт стрелолистом, рогозом, осокой и кувшинками. Тёмная и гладкая, словно натянутая плёнка, вода отражала высокое голубое небо. На противоположном от дороги краю пруда торчали из воды чёрные прогнившие брёвна, служившие некогда опорами для помоста или небольшого причала. На одной из этих опор чистила перья чайка, которая при приближении людей расправила крылья, подпрыгнула и, тяжело набирая высоту, полетела в сторону озера. Там же, на дальнем берегу, Сомов разглядел полуразрушенный остов перевёрнутой деревянной лодки.

Зачем в пруду причал и лодка? Бессмыслица. Если только пруд не имел выхода в Ладогу.

Сомов перешёл на другую сторону дороги и увидел уходящий к озеру канальчик с довольно глубоким руслом, выложенным мелким булыжником. Воды в канальчике почти не было, дно его покрывала густая заросшая болотной травой бурая жижа. Из узкой трубы, торчащей в основании насыпи, вытекала тонкая струйка воды.

Почти сразу за прудом у дороги стоял старинный двухэтажный дом с мезонином, широким деревянным крыльцом и заколоченными окнами первого этажа. За домом доживали свой век несколько больных старых яблонь. Их корявые, почти напрочь лишённые листьев замшелые ветви походили на сведённые артритом пальцы древнего старика, вскинувшего руки в страшном проклятии.

— Фёдор, а это что за хибара? — остановился Сомов.

— Так деревенька здеся раньше была, господин офицер. Муставеси. Рыбаки жили. Десяток семей. Прям вон с того пру́да в озеро выходили.

— А что с ними стало? Чего жить перестали?

— Так землю-то Владимир Васильевич скупили у них. И даже помогли с новыми домами в Лопатицах. У меня однокашник так переехал. Отсюдова как раз. Очень довольный! Всё равно, говорит, артель рыболовецкая ещё до войны развалилась. Доживали не пойми как. Магазина нет, со светом постоянно перебои. Земля, не земля, а песок сплошной — ничего не растёт.

Со стороны пруда раздался звонкий шлепок по воде.

— Щука глушит, — пояснил Фёдор, обернувшемуся на звук Сомову. — Хозяин в пру́де карпов разводить хотели. Да вот не успели заняться.

— Дом очень старый, — сообщил Рушницкий, разглядывая постройку через объектив фотокамеры. — Лет сто пятьдесят, а то и все двести ему. Ещё времён старой монархии. Хороший дом был. Не бедняцкий.

Он поудобнее перехватил фотоаппарат и сделал несколько снимков.

— А вон тама часовня стояла, — Фёдор протянул руку в сторону едва приметного бугорка. — Но её ещё до моего рождения порушили. Старики сказывали, красивая была…

* * *

В усадьбе за чаем Сомов пообщался с остальными охранниками. Он расспросил тех самых Володьку и Тимоху, что были во время убийства на лесной заимке. Оба слово в слово подтвердили показания Фёдора — все они в момент убийства находились в доме и ничего не видели и не слышали. А как узнали о случившемся, тут же позвонили на дежурный номер МГБ.

Проверить их слова ничего не стоило по архивной записи ГЛОСИМ. По этой же причине не стал Сомов долго расспрашивать и усадебную прислугу, все их показания уже и так были подшиты к делу. Да и допросами в их группе занимался майор Каша.

К вечеру двинулись в обратный путь.

Погода портилась. В душном воздухе повисло предчувствие близкой грозы.

Как только переехали понтонный мост через Новоладожский канал, Каша приказал остановиться у замызганного домика с намалёванной от руки красной масляной краской надписью над покосившейся дверью: «МагазЪ».

— Воблы куплю, тут вобла — мёд! — пояснил он, выскакивая из машины.

Настроение майора заметно улучшилось.

Сомов вышел размять ноги, сидеть в душной машине не хотелось.

Он зашёл за магазин и достал из кармана сигаретную пачку. Некоторое время с сомнением разглядывал её, потом решительно выудил сигарету. Чиркнул зажигалкой. Затянулся, блаженно прикрыв глаза.

На берегу голопузый парнишка лет пятнадцати, гремя тяжёлой цепью, принайтовывал ко вкопанному в землю металлическому столбу видавшую виды пластиковую лодку. Другой парень, по виду ровесник первого, в засученных по колено штанах и не по размеру большой домотканой косоворотке с закатанными рукавами выгружал из лодки на берег удочки и садок с трепыхающимися рыбёшками.

— Как улов, пацаны? — поинтересовался Сомов, выпуская облако дыма.

— Сегодня не ахти! — бойко ответил тот, что занимался выгрузкой.

Но, увидев перед собой человека в форме МГБ, тут же стушевался, опустил голову и замер, словно в чём-то провинился. Взгляд Сомова автоматически клюнул запястье мальчишки. Белый. Ловить рыбу «белым» строго запрещено. Но у второго парнишки, который также прекратил возню в лодке и теперь стоял насупившись, браслет на руке был синим. Хитры! Как есть скажут, что этот, с белым ремешком, только на вёслах сидел. А значит, и нарушений никаких не было.

«Боятся нас, — подумал Сомов, разглядывая притихших пацанят. — Ну, и пусть. И правильно. Страх — залог порядка. Без страха люди распущенными становятся, лишнего себе позволяют. Начинают пределы допустимого прощупывать. А коли решат, что пределы эти велики, пускаются во все тяжкие. Лучше пусть боятся, чем беспредельничают».

Несмотря на непозднее ещё время, людей в деревне было мало. Кроме юных рыбаков на глаза попались только две старухи, сидящие на низкой скамье, вкопанной под кустом сирени у самой дороги.

Дверь магазина взвизгнула пружинами. Каша вышел, прижимая к груди плотно набитый целлофановый пакет.

— Всё, что было, забрал! — весело сообщил он. — Поехали, Шерлок Сом! Чего выполз, в лесу не нагулялся?

Сомов кинул окурок в стоящую под покосившимся бетонным столбом урну и зашагал к машине.

Пока Скоробогатов извинялся за то, что не сразу догадался открыть майору дверь, а потом искал, куда бы пристроить пахнущий на весь салон пакет, Сомов через оконное стекло задумчиво смотрел на старух.

В одинаковых белых платках, они были похожи на двух чаек. Бабульки что-то увлечённо обсуждали. Сперва одна, склонившись к самому уху товарки, что-то нашёптывала, и та, изредка кивая, сосредоточенно слушала. Потом они менялись ролями.