Шрифт:
Закладка:
Или, быть может, так: Сим Сим Цянь, нелюбимое дитя, в законнорожденности которого у отца есть сомнения, ибо родился он ровно спустя девять месяцев после визита в страну известного британского вольнодумца и распутника. Не то чтобы он был изгнан из родного дома, скорее, ему были рады везде. Служил в британской и русской армии, после чего, не успев вернуться в Аддэ-Сикким, создал опиумную империю и теперь ведет дела с неополитанской Каморрой, киотскими якудза, боксерскими триадами Пекина и лондонскими Добрыми Малыми. Заклятый и беспощадный враг Баркук-беев из соседнего Аддэ-Катира, он – коммерсант, производитель и поставщик опиумной настойки для царей и королей, обезболивающих для армий; чародей, гипнотизер, шантажист, вымогатель и похититель (словом, вместил все таланты, какие только можно ждать от выпускника Кембриджа, презрительно замечает Абель Джасмин). А еще он отравитель, спонсор гангстеров и наемный убийца, несущий мор. Действительно ли были мертвы его брат, отец и дядя, когда он запер их в железной камере и предал огню? Неизвестно. Своего неугодного и неудобного племянника, согласно донесениям агентов Абеля Джасмина, он ткнул лицом в тарелку с гигантским шильбовым сомом (какому идиоту могло прийти в голову есть такое дивное, редкое, обреченное на вымирание создание? Все равно что пообедать последним мамонтом; яство для распущенных и порочных) и держал там, покуда ребенок не подавился.
А еще Сим Сим Цянь – обладатель крупнейшей в мире коллекции засушенных чешуекрылых.
Он хранит под стеклом больше сотни отрезанных человеческих больших пальцев.
Для него открыты двери всех посольств от Брунея до Москвы, он владеет недвижимостью в лондонском Мейфэре.
В его непосредственном подчинении находятся пятнадцать тысяч пехотинцев, девять тысяч кавалеристов и три тысячи артиллеристов, саперов и убийц.
Его слово – закон на всей территории от Калимпонга до южных отрогов Катирских гор.
Сим Сим Цянь – Опиумный Хан.
На Эди находит нечаянное озарение: своим существованием Сим Сим Цянь обязан именно Великобритании. Руководствуясь неизвестно какими неотложными соображениями, мать всех демократий вскормила этого человека. Лучшие образовательные учреждения страны сформировали его, как личность, армия вымуштровала, а салоны и гостиные лучших домов навели на него лоск. Да полно, тут постаралась вся Европа! В Сим Сим Цяне уживаются Маркс и Веллингтон, Пейн и Наполеон, и каждый борется за сомнительное звание серого кардинала, – однако сварили эту гремучую смесь именно в британском котле. Британское отродье, вот кто он такой. Весь из себя учтивый и обходительный, подлинный Человек-загадка международного масштаба.
Из всей семьи, за исключением его самого, уцелел только один человек: его почтенная матушка, вдова Катун-Далан, которую в Блумсбери по-прежнему зовут Шалой Кэтти – в 1887-м она такое творила, что однажды ее вместе с пэром Англии взашей выгнали из мюзик-холла, неслыханное дело по тем временам, – единственная, кто пользуется его доверием и потому до сих пор жива.
И именно она его предала.
Эди Банистер, родившейся в бедном городке к западу от Бристоля и рано осиротевшей, всю жизнь находившейся на попечении школьных учительниц, благотворительных фондов, а теперь – и британского правительства, порой непросто понять, с чего это людям так дались семьи.
Бросив напоследок еще один взгляд на фотографию Сим Сим Цяня, она возвращается к началу досье. Ей становится не по себе от слова на первой странице: «Ангелотворец». Какое-то слишком библейское, церковное у него звучание. Будто название похоронного гимна. Поежившись, она переворачивает страницу.
Рескианцы – свободные ремесленники. Они не обсуждают проекты, над которыми работают. Они ищут божью искру в предметах ручного труда; они не занимаются шпионажем. Однако девять дней назад, согласно информации, приведенной в досье, Хранитель попросил Абеля Джасмина лично явиться в Шэрроу-хаус, дом-усадьбу у Хаммерсмитского моста, который служит рескианцам домом.
Хранитель получил письмо. Ему было неловко. Он обманул чье-то доверие. На сей раз Хранитель пожелал лично сообщить что-то Абелю Джасмину. Рескианцы решили, что происходящее важнее их подвижничества.
– Важнее человеческой души? – спросил Абель Джасмин с улыбкой.
Ему нравилось дразнить Хранителя – по-доброму, равно как и Хранителю нравилось благожелательно улыбаться в ответ, будто он ничего не заметил. На сей раз он нахмурился.
– Важнее блестящих результатов, которых мы могли бы добиться, и важнее пользы для ограниченного числа душ. Да. Пожалуй.
Абель Джасмин понимает, что тому не до шуток.
– Далеко-далеко отсюда, – сказал Хранитель, – мы помогаем одной француженке изготавливать… предметы.
– Какие?
– Сложно сказать определенно. Ее пожелания часто меняются. Поначалу мы делали для нее механических турок.
– Прошу прощения?
– Такие автоматоны. Вроде шахматиста фон Кемпелена. Хотя тот, как позже выяснилось, был ненастоящий. Наши – настоящие. В общем, суть вы уловили. Это солдаты из металла.
Абель Джасмин кивнул. Суть он действительно уловил. Как минимум с начала Первой мировой эту идею мусолили все, кому не лень. О механических солдатах писали мыслители, их облик осмысляли художники. Ужас, постигший людей при виде покалеченных героев, вернувшихся со сражений при Вердене и Ипре, оставил неизгладимый след в представлениях европейского человека о войне. Многие тешили себя раздумьями о хирургическом способе разрешения конфликтов, о чистой и бескровной версии войны. Абелю Джасмину подобные толки никогда не нравились. Он был убежден, что ничего хорошего или особенно милосердного в войне, которую ведут пустые доспехи, быть не может. Он не допускал мысли, что машины ограничатся уничтожением лишь других машин. Мир, который он видел и знал, никогда не был настолько разборчив.
Хранитель тем временем продолжал:
– Вскоре автоматы отправились в утиль – более или менее. Ее спонсор по-прежнему ими очарован… Потом нам заказали большую гидроэлектростанцию. И электроловушки для комаров. Не знаю зачем. Потом целый месяц
