Но человек он, точнее, прочий… хотя все же человек (главное ведь, не внешний облик, а сущность внутренняя) подневольный, за титулярным советником закрепленный. Как триста лет назад под гнетом оставались орки, так и теперь было. Иной кто скажет: как же так? Ведь именно ордынское иго Славию сковало, дань заставило платить. Но папенька, много книг прочитавший да свое мнение имеющий, по-другому рассуждал.

Славийский человек — он какой? Даже если дань будет отдавать, то из всех монет отдаст самую легковесную, из пушнины — самого худого и ободранного соболя, коня старого и с зубами гнилыми. Но придет на его землю с запада транкльваниец, или гоблинарцы опять шалить начнут, так крикнет он Орду: «Что же это делается? Взяли вы наши земли, так теперича и владейте. Не оставляйте в беде. А то придут вороги, разграбят деревни, девок наших уведут, нас самих в железо закуют. Кто вам ясак платить станет?» И собирается грозной тучей стотысячная Орда, и стремглав летит калгой, стрелой то бишь, конница. Бьет западных обидчиков да обратно в степь возвращается. Говорил папенька, дескать, и через это тоже конец той золотоносной Орде пришел.

Так или иначе, а оставлена Сибирь, выгнаны орки из каганата, обитают сейчас в сухой степи, вспоминая дни своего могущества. Хотя… чего это Мих о них, тут сейчас начнется кое-что основательнее, чем все поражения степняков. Не видел еще прежде орчук, как сходятся две могучие силы — императорская воля и славийский закон.

— Добрый вечер, Ваше Императорское Высочество, чем обязан? — с нажимом произнес обер-полицмейстер.

Великий князь вздрогнул, повернулся, но лицо сохранил. Позади него у двери со связкой ключей в руках возился человек. Насколько мог Мих судить по одежде, ни много ни мало камер-фурьер — если в военные чины переводить, полковник. Хотя оно и понятно. Чему тут удивляться, рядом с ним все же государев брат.

— Скорее уж доброе утро, Александр Александрович. А чем обязаны?.. Наслышан, что томятся тут у вас аховмедцы, прибывшие на переговоры о мире. Нехорошо, нехорошо, Александр Александрович. Так недалеко до международного скандала.

Заметил орчук, что великий князь хоть и старается всем своим видом и некоторой развязностью в разговоре показать полную независимость от обстоятельств, все же нервничает. Не доставляет ему удовольствие здесь и сейчас находиться и заниматься именно тем, чем он занимается. Не сговариваясь, Мих с Витольдом Львовичем переглянулись, точно подумали об одном.

— Вы… хотите… освободить преступников!

Обер-полицмейстер буквально кипел. Глядя на его мокрую шею и вздувшиеся вены на висках, думал орчук, лишь бы Его превосходительство удар не хватил. С мужчинами его возраста подобное и от меньших переживаний бывает. Говорят, ежели в себе злость не держать, а выплескивать ее при каждом удобном случае, то и знакомства с грудной жабой можно избежать и всякими прочими бедами. Но куда теперь? И так чувствовал орчук, что обер-полицмейстер сдерживается, а паузы между словами мысленно заполняет одними лишь бранными словами.

— Ну полноте, каких преступников? Вышло у вас небольшое недоразумение. Ведь ни одной жалобы на этих… господ. Весь ущерб городу будет возмещен. Так что инцидент вполне себе исчерпан.

— Неважно, кто преступает закон — славиец, гоблинарец или аховмедец. Закон един для всех, — обер-полицмейстер говорил теперь намного тише, но сквозь зубы, отчего не прибавлялось уверенности, что дело разрешится наилучшим образом.

— Есть закон, а есть Император и его воля.

Голос полуночного гостя загремел с невиданный силой. Узнал Мих прежнего великого князя, надменного и горделивого. Тот протянул руку, и камер-фурьер, явно поставленный при Его Высочестве, чтобы угадывать мысли последнего, передал ему выуженную из внутреннего кармана бумагу. Судя по всему, очень важную, имеющую в себе силу не меньшую, чем заряженный пистолет, наставленный в переулке на одинокого путника.

Полной реакции Александра Александровича орчук не видел. Но шея обер-полицмейстера вдруг пошла пунцовыми пятнами, а пальцы вдруг сжались в кулаки. Мих неодобрительно нахмурился. Негоже так с почтенным человеком, который по совести живет и так же работает. Надобно было великому князю к Его превосходительству прийти, объяснить, что и как, его ведь это вотчина, а не самовольничать. Понятно, императорское слово первое в Славии, но дурно как-то вышло.

Лязгнул меж тем замок, отворилась дверь. Внутри темно, хоть глаз выколи. Редкие окошки слишком махоньки, поэтому и днем от них польза невелика, а уж ночью… Но различил Мих, как разноперая тьма, из непохожих кусков состоящая. Мнутся внутри тела, ждут решения, им озвученного.

— Выходите, господа, выходите. Неерте але бель Бруу То Вайл, — сказал вдруг Его Высочество на аховмедском.

— Албе эль, — поправил его камер-фурьер.

Мих думал, что сейчас великий князь прогневается, но тот лишь кивнул.

— Неерте албе эль Бруу То Вайл, — исправился Его Высочество.

Не знал орчук, что слова те значили, но козлоногие нерешительно стали выходить из темноты, щурясь и закрывая глаза от неяркого свечного света. Были они в том же виде, в котором их сюда привели, то есть совершенно наги. Великий князь толкнул локтем камер-фурьера, и тот, сделав несколько шагов в сторону, раскрыл большущий мешок и извлек оттуда большие шерстяные плащи. Аховмедцы молчаливо принимали одежду. Кое-кто даже кивал, тут же оборачиваясь (то ли озябли голышом сидеть, то ли правду голытьбы своей конфузились).

Его превосходительство, да и остальные полицейские чины, начиная от Константина Никифоровича с Витольдом Львовичем и заканчивая тюремщиком, у которого, собственно, ключи и были отобраны, стояли не шелохнувшись. Будто молния только что ударила и поразила всех служителей порядка.

— Разрешите, — легонько, но довольно настойчиво великий князь отодвинул в сторону обер-полицмейстера. — Леонид…

Камер-фурьер подскочил, тихонько зашептал нечто на аховмедском, обращаясь к козлоногим, и пошел вперед. Те несколько нерешительно, бросая настороженные взгляды на объятого гневом обер-полицмейстера, проскальзывали (если можно было так сказать о звонком топоте копыт) мимо Александра Александровича, стараясь не отставать от прыткого прислужника Его Высочества, который, судя по голосу, был уже на лестнице.

— И еще кое-что, Александр Александрович, — с насмешливой улыбкой остановился великий князь у обер-полицмейстера, замыкая цепочку «несправедливо задержанных аховмедцев», — утром заедет глава третьего отделения с необходимыми бумагами. Надобно будет передать ему все, что у вас есть по ограблению императорского музея. Далее этим делом будет заниматься жандармерия.

Его превосходительство не нашелся что ответить. Нынешняя ночь и так значительно подпортила ему крови, потому реагировать еще на один удар судьбы попросту не осталось сил. Обер-полицмейстер лишь устало кивнул.