на грудь и упёрся взглядом в рубашку, которая надевалась по исключительным случаям. В последний раз Аня видела её на папе в день похорон деда. Девушке захотелось подбежать к родителям, обнять их, прижаться к твёрдой груди отца и сказать: «Я вас люблю! Я буду вас слушаться. Заберите меня домой! Я хочу домой! Пожалуйста!». Но вместо этого она лишь старалась держать спину ровнее и твёрже смотреть на раздухарившихся гостей.

У Алексея был приземистый старый-престарый дом. Аня никогда не бывала в нём прежде. Кажется, Алексей говорил, что дом достался ему от бабки. Аня стояла посреди комнаты и растерянно оглядывалась. Пахло сырым деревом и спиртом. Стол, два стула, печка и комод. Дверь… Скорее всего, во вторую комнату. Обои выцветшие, с неразличимым рисунком. На полу – дырявая рогожка. В углу, возле печки стояли её вещи. Нехитрый скарб: сумка с одеждой да узелок с книгами, учебниками. Сзади послышались шаги Алексея:

– Печь растопи! Не чувствуешь дубак какой! – скомандовал муж.

«Бежать! Куда? К родителям? Найдёт, притащит обратно. Скандал будет», – думала Аня. Она скинула пальто и, как была, в свадебном платье, взялась за дрова и печь. Огонь сделал своё дело – дерево весело потрескивало. Вскоре в комнате стало теплее и уютнее.

– Домом завтра займёшься! – снова произнёс Алексей. Он уже сидел за столом и размеренно попивал водку. Стакан то поднимался, то опускался. – А сейчас спать! Раздевайся. Хватит таращиться на меня. Пора посмотреть, что там у тебя прячется! – Алексей самодовольно захохотал.

Было больно! Аня кричала, билась, сопротивлялась. Алексей лишь натужно дышал и двигался. Резко, сильно, грубо. Раз за разом пробивал себе путь вперёд. Лицо его краснело и искажалось в вожделеющей гримасе. Со лба капал пот.

Когда всё закончилось, Алексей отвалился и сразу уснул. Аня же вскочила с кровати и выбежала из дома. Она раненой волчицей металась по двору и выла не в силах остановить муки. По ногам текла кровь. Изорванное свадебное платье алыми лоскутами развевалось на ветру.

Алексей запретил общаться с Ленкой да и со всеми старыми друзьями и приятелями. К отцу с матерью отпустил спустя три недели после свадьбы. Пришлось упрашивать.

Когда Аня вошла в родительский дом, мама замерла – перед ней стояла скорбная фигура неузнаваемой женщины. На заострённом сером лице гостьи выделялись глаза, обжигающие сердце матери бездонной тоской. Женщина была одета в длинную чёрную юбку, закрывающую щиколотки, и серую бесформенную рубашку, как будто снятую с мужского плеча. Волосы убраны под косынку. «Аня? Дочка?», – хрипло произнесла мама. Отец подошёл к буфету, взял графин с водкой и налил полный стакан.

В этот день Аня долго сидела у родителей. Никак не хотелось уходить, покидать отчий дом, полный детских воспоминаний, тепла и любви. Мать ни о чём не спрашивала. Отец молчал. Зато Анька болтала обо всём – о погоде, о фабрике, о девочках – обо всём, только не об Алексее. А что сказать им? Рассказать как она ненавидит дни, а ещё больше ночи, когда муж диким зверем набрасывался на неё и заставлял делать такие вещи, о которых она каждое утро заставляла себя забыть, не думать, не вспоминать, а то можно сойти с ума от чувства стыда и мерзости к себе самой. Что ещё рассказать им? Какая она была раньше дура, как она могла променять родительский дом на этот ад. Почему она не берегла то скромное, неприметное, но такое необходимое как воздух счастье, которым была раньше наполнена её жизнь.

С тяжёлым сердцем прощалась она с родителями. Обещала чаще заглядывать. Просила не волноваться за неё. Напоследок обняла крепко отца и мать. И вышла вон. Домой Аня вернулась, когда на улице уже было темно. Запыхавшись, вбежала в дом. Кислый запах лука, солёных огурцов и водки ударил в нос. «Алексей!», – нерешительно позвала мужа. «Пришла, сука?», – раздался грубый голос. Дальше всё смутно – красные стеклянные глаза. Волосатая рука поднимается вверх. Удар наотмашь. Звон в ушах. Аня падает. Потом темно.

Анну Павловну разбудил шум и крики. Старушка встала, прислушалась. За стеной работал телевизор. Громкие звуки доносились с улицы. «Что там опять стряслось?», – Анна Павловна направилась на балкон. Остатки сна, неприятные воспоминания мешали голове ориентироваться и соображать. Спустя пару мгновений на свежем воздухе женщина поняла в чём дело. Свадьба Светки! Вернулись! К утренней компании присоединился фотограф. Анна Павловна отчётливо слышала щелчки фотоаппарата – камера работала без паузы, без отдыха. Светка была всё так же свежа и хороша. Немного холодна. «Скучно ей, что ли? – подумала Анна Павловна. – Конечно! Третья свадьба! Дура, не понимает, как повезло, что живёт сейчас. В моей молодости разводов не было. Стыд и позор только. Проще было сдохнуть, чем развестись!».

Возле подъезда гостей встречали родители молодожёнов. Одна пожилая пара держала большой и какой-то неестественно гладкий и блестящий, как будто залакированный, каравай с крошечной солонкой посередине. Другие родители держали поднос с праздничными бокалами, наполненными шампанским. Гости громко, перебивая друг друга, кричали «Горько!». Первым к караваю наклонился новоиспечённый муж. Он долго ширил рот, прикладывался с разных сторон и таки откусил огромный кусище, чем весьма был доволен. «Утвердился! Дурак!», – ухмыльнулась Анна Павловна. Светка же тихо подошла, наклонилась и словно поцеловала каравай. «Откусила она что-то?», – пронеслось в голове Анны Павловны. Потом снова звучали крики «Горько!». Но Светка больше позировала фотографу, чем отвечала на поцелуи мужа.

Молодожёнам торжественно поднесли бокалы с шампанским. Тут уж Светка, то ли пить хотела, то ли душа требовала веселья, схватила бокал и залпом выпила шипящий напиток. Взмахнула рукой, словно царевна-лебедь, и бросила хрусталь об землю. И разлетелся он на мелкий осколки, и заиграли в них лучи солнца в свои неведомые игры. Светка же скользнула взглядом по мужу, посмотрела на родителей пристально, повернулась спиной к толпе… Сделала три шага и рухнула на землю.

Кто-то вскрикнул, кто-то ахнул… Фотограф продолжал делать снимки. Щёлк да щёлк – трещал фотоаппарат. Муж подбежал, начал хватать за руки, трясти неподвижное тело, бить по щекам. К нему присоединилась мать Светки. Она то заламывала руки, то кричала, то билась головой об ноги дочери. Гости теперь притихли и, казалось, протрезвели. Таращились на невесту. Кто-то догадался позвонить в скорую помощь. А красавица Светка лежала бездыханно на грязной жёсткой земле в ослепительно белом платье. И гордым видом своим показывала, что плевать она хотела и на гостей, и на мужа, и на всю суету вокруг себя. Замерла навсегда. Лишь её рука в фатиновой перчатке, вышитой затейливым кружевом, ещё переходила от