окрестности, свернули в небольшую деревеньку Кривичи. Для постоя Свояк выбрал просторную заброшенную избу, срубленную из толстых елей, рассчитанную на большую семью. За месяцы отсутствия хозяев не обветшали и дворовые постройки, в которых, видно, оставленная за ненадобностью, находилась всякая различная утварь. Вполне удобное жилище, чтобы перекантоваться с недельку-другую.

Помещения в доме были прибраны, вещи лежали на своих местах. Ощущение было таковым, будто бы жильцы покидали дом в большой спешке и вскоре должны вернуться. Вот только поверить в их возвращение мешал толстый слой пыли, покрывший мебель, и крепкая застоявшаяся сырость, случающаяся в умирающем доме, буквально заползавшая через ноздри в легкие.

Протопили как следует сруб. Обжились. В доме оставалась кое-какая посуда и постельное белье. Можно даже сказать, что разместились с некоторой роскошью. На печке в стопку поставлены пустые чугунки и сковороды. Весьма полезные предметы при длительном проживании.

На значительном отдалении ближе к дороге стояло еще несколько хуторов, в которых велось небольшое хозяйство. Из дворовых построек раздавалось голосистое горлание петухов, назойливо и по-деловому галдели гуси. Появление чужаков на брошенном хуторе приметили. Но с расспросами никто не лез, очевидно, принимая пришедших за родственников прежних хозяев.

Чиграш ходил в соседнее село, отстоявшее от хутора километров за пять, и покупал у куркулей продукты, которые ему охотно продавали за хорошие деньги.

В этот раз довольствовались картошкой и большим шматком сала, прикупленном на соседнем хуторе. Чиграш взялся за картошку: почистил, нарезал ее на тонкие ломтики и свалил на раскаленную сковороду.

– Сейчас будет готово, – пообещал он.

Свояк вытащил из сумки горилку и торжественно, как самое святое, установил бутыль в центр стола и положил хлеб, купленный днем ранее на рынке, белесый, как толченый мел. Жиган довольно крякнул и, достав из-за голенища сапога нож, с готовностью принялся нарезать сало на ровные куски.

– Закусь что надо! Вот умеют хохлы сало солить! Вроде бы наука-то нехитрая, а требует большого таланта. Где я только не бывал, куда меня только не заносило, а только такое сало, как здесь, трескать не доводилось.

– С душой подходят, – охотно согласился Свояк, устроившись на крепком с толстыми ножками табурете. – Они сало чесночком заправляют, а еще перца не жалеют. Хранить еще умеют.

Дошел черед до хлеба. Нарезал Жиган его аккуратно, стараясь не обронить на стол даже крошку, а когда все было исполнено, уложил его на плоскую алюминиевую тарелку.

– Хороший духан прет, – похвалил Чиграша Свояк. – Где ты так знатно научился картошку жарить?

Полноватые губы Чиграша разошлись в довольной и широкой улыбке. Похвала пахана была приятна.

– В детдоме… Бывало, жрать захочешь, а там до пуза-то никогда не кормили, надергаешь где-нибудь в садах картошки, ну и зажаришь ее с хлопцами.

– А может, тебе того… в повара переквалифицироваться? – серьезно произнес Свояк. – И при жратве всегда будешь, и при деньгах. А в кабаках еще и курочки молоденькие толкутся, так что без ласки никогда не останешься.

Чиграш нахмурился.

– Свояк, ты меня с фраерами не путай. Я был блатной, блатным и помру.

– Чего ты раскипятился, – примирительно произнес Свояк, – пошутил я. Давай прими с нами по стакану на грудь, а там и за картошечку примемся. Только смотри, чтобы не пригорела, а то не люблю, когда уголь на зубах хрустит. Давай, Жиган, разливай нам горилку.

– Со всей охотою, – воспрял Жиган.

Бережно, словно малое дитя, он поднял большую трехлитровую бутыль и, стараясь не пролить и капли, разлил мутноватую жидкость по металлическим кружкам.

– А ты ювелир, однако, – похвалил Свояк. – В аккурат разлил.

– У меня как в аптеке, ни каплей больше, ни каплей меньше.

– Чувствуется большой опыт, – одобрительно подтвердил Свояк, поднимая металлическую кружку. – Чуете, аромат? Это не какая-то там сивуха с куриным пометом, тут настоящим хлебушком пахнет!

– За что пьем? – спросил Чиграш, взяв кружку.

– Чтобы живыми выбраться из этих гнилых мест.

Кружки дружно подались вперед. Цокнулись над серединой стола и неспешно разошлись. Выпили молча. Крякнули дружно. И аккуратно, с большим аппетитом заели куском сала.

– А по мозгам-то крепенько шибануло. Да и горло все обожгло, они в горилку перец, что ли, подкладывают? – поинтересовался Свояк, положив на кусок хлеба ломтик сала.

– Все так, – охотно отозвался Жиган, – тетка у меня под Киевом жила. Не знаю, жива ли сейчас… До войны у нее еще гостил. Горилку она знатно варганила… Бывало, сыпанет в него стакан красного перца. Душистого такого. Крепкого. Отведаешь потом рюмаху, и глаза аж на лоб лезут. До самых кишок прошибало!

– А цвет почему у горилки такой коричневый? – недоуменно спросил Чиграш.

– Эх, салага, – добродушно протянул Жиган. – Они в него жженый сахар добавляют.

– Ты лучше давай за картошкой следи, – указал Свояк, – а то без жратвы нас оставишь.

Чиграш поднялся из-за стола, помешал в сковороде плошкой подрумянившуюся картошку:

– Она уже почти готова.

– Ставь давай сюда, не томи!

Чиграш ловко подхватил сковороду тряпкой и поставил ее на стол.

– Пару минут обождать, и самое то будет!

– Ничего, нам и такая сгодится, – решил Свояк, подцепив ложкой горячую, аппетитно выглядевшую картошку с темно-коричневой корочкой.

– Может, еще по одной? – предложил Жиган.

– Разливай! С таким картофаном самое то будет.

Весело забулькала горилка, проливаемая в кружку.

– Как ты думаешь, сколько в ней градусов? – спросил вдруг Жиган, посмотрев на Свояка, откусывающего кусок горячей картошки. По его скривившемуся лицу было заметно, что он ругал себя за поспешность.

– Покрепче водки малость будет.

– В ней не менее семидесяти градусов, – авторитетно заметил Жиган.

– С чего ты взял? – засомневался Свояк.

– Водку пьешь, так она как вода проходит. А тут будто бы раскаленное железо глотаешь.

Неожиданно за дверью послышался слабый треск, каковой случается, когда кто-то наступает на сухую ветку. Вытащив из-за пояса пистолет, Свояк шагнул к двери. Дал знать рукой, чтобы были готовы. Из-за стола вышел Жиган; прижавшись к стене, извлек из кармана «ТТ». Чиграш отошел по другую сторону двери; в ладони старенький «наган», держал умело, прижав локоть к корпусу.

Свояк резко распахнул дверь. Его встретила глубокая ночь. В дверной проем дохнуло вечерней прохладой. В кронах деревьев, стоявших поблизости, зашумел и заволновался ветер. Впереди темной неразличимой каймой стоял густой лес. В поздний вечер он смотрелся особенно суровым. Но двор оставался безлюдным. Усиливающийся ветер продолжал шалить, раскачивая дверь то в одну, то в другую сторону. Препротивный скрип несмазанных петель просто рвал нервы.

Осторожно, как если бы он двигался по минному полю, Свояк вышел за порог хаты. Небо, темное и зловещее, лишь добавляло драматизма. Только над вершинами островерхих елей слабо просматривалась светлая полоска. Свояк обошел двор, заглянул