Шрифт:
Закладка:
Вместе с тем нам говорят о том, что сознание, возможно, ошибается относительно своей природы. Маркс, например, призывает прекратить этот процесс отчуждения, проходящий в феномене сознания, призывает ликвидировать эту трансцендентальную «внеположность» сознания, и свести сознание сюда, внутрь, на уровень реальности, – сместить сознание в реальность, чтоб не было этой иллюзии противостояния, отсутствия, некоего горизонта, потому что это «все – ложное».
Но вопрос ставится ребром: все, что мы можем сказать о природе сознания и Бытия, мы говорим изнутри нашего сознания. Наше сознание – это единственная площадка, на базе которой мы формулируем приговоры себе и окружающему нас. Как мы можем говорить о том, что наше сознание является следствием некоей причины и потому оно обусловлено и мы должны его раскрепостить, что наше сознание – надстройка, наше сознание – следствие, – как мы можем говорить это, если мы говорим «изнутри» сознания, через сознание и апеллируя к сознанию? То есть наше сознание и есть наш арбитр. Не проще ли признать его той самой последней инстанцией, которая делает саму истину возможной к существованию, которая позиционирует сам факт возможности истинности?
И здесь возникает вопрос, связанный с картезианским подходом к сознанию, потому что Декарт впервые поставил вопрос об онтологии ошибки. До картезианства вопрос был сосредоточен на том, как получить в размышлении о реальности безошибочное видение реальности, как приблизиться к тому, что является не иллюзией, не заблуждением, не фантазией, а подлинностью. Как это сделать с помощью сознания? Но, говорил Декарт, если наше сознание есть результат чего-то, если оно сформировано обстоятельствами, то чем периферийнее и маргинальнее эти обстоятельства, тем ошибочнее и беспомощнее наше сознание. Если сознание создано причинно-следственной цепью на выходе некоего химического процесса, создано не Богом, а какими-то обстоятельствами, – то на что оно тогда может претендовать?
Это интереснейший вопрос: как может быть сознание создано чем-то второстепенным, если это сознание – точка, которая не является ничем из того, что ее окружает, и противостоит всему, то есть является точкой оппозиции всему. Эта точка уже центральна: факт того, что это перцепционный субъект, делает сознание абсолютно центральным и снимает вопросы о его происхождении, о его причине. Вот представьте себе Всё и некую точку, которая этим Всем не является, но это все в ней отражается.
Вопрос о том, почему эта точка появилась, может быть, и интересен, хотя он и не определяет масштаб и важность этой точки. Это первый момент. А второй момент – ведь если существует некая целостная бесконечность в начале и мы согласились, что духовный инстинкт требует полагать, что вначале есть некая нерушимая бесконечность, то тот факт, что внутри этой бесконечности появляется точка, которая эту бесконечность ограничивает, является неким сбоем, ошибкой. То есть этого не должно быть.
Сознания вообще-то не должно было бы быть. Потому что должна быть ровная серая пелена тотального Бытия или ничто, как говорит Хайдеггер. Почему есть нечто, а не ничто? Нечто – это какая-то конкретная феноменология, а ничто – есть безотносительная, безусловная, ничем не ограниченная, которая должна существовать прежде всего. Но почему вдруг возникает нечто? Сознание, как точка, которая нарушает тотальность ничто как всеобъемлющего целого, – это сбой, ошибка. И эта ошибка концентрирована в феномене сознания, которое по своей идее требует истины, полагает себя как истину, ищет истину. Эта ошибка, которая возражает против самой себя. Безусловно, это апория в чистом виде, и тут даже Ахилл с черепахой рядом не стоят, потому что динамика этой апории сносит все.
Представьте себе: должно быть бесконечное целое, ничем не нарушенное, а вместо этого бесконечное целое концентрируется в точке оппозиции, которая это бесконечное проявляет как нечто, – бесконечное целое нарушено и это есть ошибка, но само это нарушение есть критерий истины. И есть более того – есть инструмент установления истины. Если мы посмотрим на суть этой точки, которая противостоит бесконечному, то суть этой точки в том, что пока она противостоит, она есть центр, оппозиция. Но в тот момент, когда носитель в виде существа, тела, монады, живущей в этом мире, умирает, сознание, которое в нем работало как точка оппозиции, как зеркало, как антитеза Всему, – оно оборачивается тем, чем должно было быть тотальное целое, если бы ошибки не было, – то есть смертью, внеположностью, отсутствием, бездонной ночью без единого огонька света.
То есть оборотная сторона сознания, его внутренняя перспектива – это смерть, которая есть не что иное, как «фотография» той реальности, которая могла бы быть, не существуй мы вообще. Та самая бесконечность, которая ограничена нашим сознанием, проявляется в момент смерти как оборотная сторона этой ограничивающей бесконечной точки. Это сложная конструкция, но как-то она интуитивно ухватывается.
Итак, сознание теснейшим образом связано с концепцией ошибки, с интуицией ошибки, с тем фактом, что само наше существование как перцептивных субъектов, вброшенных в этот мир, свидетельствующих об этом мире, есть результат нарушения очень важного, фундаментального логического принципа – что бесконечность не может быть нарушена, она предшествует всему. Но она нарушена. И мы есть, и мы своим бытием свидетельствуем о «нарушенности» этой бесконечности, об ошибке.
Но далее. Поскольку сознание есть свет, который противостоит в этой точке оппозиции бесконечной тьме вне нас, то это сознание есть инструмент преодоления ошибки, восстановления некоей истины, которая лежит за пределами этой апории. Собственно, здесь мы подходим к радикальному определению цели, которое фундаментально отличается от гегелевского представления. По Гегелю, внутри абсолютной Идеи есть некая перспектива от всеобщего к конкретизации, от Бытия к его воплощению в виде человеческого существа. А в радикальном сознании существует иная перспектива: нарушение бесконечности в виде индивидуального свидетельствующего сознания есть залог того, что, во-первых, эта бесконечность, раз она нарушена, является обусловленной и, стало быть, ложной, а во-вторых, в самом нарушении есть залог той будущей бесконечности, восстановление которой даст нам подлинную, безошибочную полноту и решение, то есть преодоление этой апории. Можно сказать, пользуясь средневековым образом, что будет создан тот камень, который так тяжел, что Господь не может его поднять, но вместе с тем он его создает и поднимает одновременно. И залог этого задан в нашем сознании – фундаментальной искре оппозиции всему остальному.
Здесь я хотел бы отметить, что существует дуализм различения между смертью и гибелью: гибель постигает любой предмет или существо, в котором нет этого священного огня или божественной искры оппозиции. Разбить стакан – и стакан «погиб», резко ударили морозы, замерз воробей – тоже «погиб». (Декарт, кстати, считал, что животные души не имеют, и они есть просто автоматы, механизмы.) А вот человек –
