Были сотни аббатов, таких как Мабли, Кондильяк, Морелле и Рейналь, которые сами были философами или принимали современные сомнения. Были епископы, такие как Талейран, которые мало претендовали на христианскую веру; были архиепископы, такие как Ломени де Бриенн, на которого Людовик XVI жаловался, что он не верит в Бога.18 Людовик отказался, чтобы священник обучал его сына, чтобы тот не потерял религиозную веру.19

Церковь продолжала требовать цензуры прессы. В 1770 году епископы направили королю мемуары об «опасных последствиях свободы мысли и печати».20 При Людовике XV правительство смягчило законы против въезда протестантов во Францию; сотни из них теперь находились в королевстве, живя в условиях политической неполноценности, заключая непризнанные государством браки и ежедневно опасаясь, что старые законы Людовика XIV в любой момент будут приведены в исполнение. В июле 1775 года собрание католического духовенства обратилось к королю с просьбой запретить протестантские собрания, браки и образование, а также отстранить протестантов от всех государственных должностей; оно также просило восстановить шестнадцатилетний возраст для принятия монашеских обетов.21 Тюрго умолял Людовика XVI проигнорировать эти предложения и освободить протестантов от их ограничений; иерархия присоединилась к кампании по его смещению. В 1781 году второе издание «Философской истории двух Индий» Рейналя было сожжено по приказу Парижского парламента, а автор был изгнан из Франции. Бюффон подвергся нападкам со стороны Сорбонны за изложение идеи естественной эволюции жизни. В 1785 году духовенство потребовало пожизненного заключения для лиц, трижды осужденных за нерелигиозность.22

Но церковь, ослабленная столетием нападок, уже не могла доминировать в общественном мнении, и она больше не могла полагаться на «светскую руку» в исполнении своих постановлений. Людовик XVI, после долгих переживаний по поводу своей коронационной клятвы искоренить ересь, уступил давлению либеральных идей и издал в 1787 году эдикт о веротерпимости, подготовленный Малешербом: «Наша справедливость не позволяет нам впредь исключать из прав гражданского государства тех наших подданных, которые не исповедуют католическую религию».23 Эдикт по-прежнему исключал некатоликов из числа государственных служащих, но предоставлял им все остальные гражданские права, допускал их к профессиям, узаконивал их прошлые и будущие браки и разрешал им совершать религиозные обряды в частных домах. Следует добавить, что католический епископ, М. де Ла Лузерн, энергично поддерживал эмансипацию протестантов и полную свободу религиозного культа.24

Ни одно сословие в городах Франции не вызывало такой неприязни у образованного мужского меньшинства, как католическое духовенство. Церковь ненавидели, говорил де Токвиль, «не потому, что священники претендовали на управление делами потустороннего мира, а потому, что они были землевладельцами, хозяевами поместий, владельцами десятины и администраторами в этом мире».25 Один крестьянин писал Неккеру в 1788 году: «Бедняки страдают от холода и голода, в то время как каноники [соборное духовенство] пируют и не думают ни о чем, кроме как откормить себя, как свиней, которых должны зарезать на Пасху».26 Средние классы возмущались освобождением церковных богатств от налогов.

Большинство предыдущих революций было направлено против государства или церкви, редко — против обоих сразу. Варвары свергли Рим, но приняли Римскую католическую церковь. Софисты в Древней Греции, реформаторы в Европе XVI века отвергали господствующую религию, но уважали существующее правительство. Французская революция атаковала и монархию, и церковь, и взяла на себя двойную задачу и опасность — устранить и религиозные, и светские опоры существующего социального порядка. Стоит ли удивляться, что в течение десятилетия Франция сходила с ума?

II. ЖИЗНЬ НА КРАЮ

Философы признали, что, отвергнув теологические основы морали, они обязаны найти другую основу, другую систему убеждений, которая склоняла бы людей к достойному поведению как граждан, мужей, жен, родителей и детей.27 Но они вовсе не были уверены в том, что человеческое животное можно контролировать без морального кодекса, санкционированного сверхъестественным образом. Вольтер и Руссо в конце концов признали моральную необходимость народной религиозной веры. Мейбли, обращаясь к Джону Адамсу в 1783 году с «Замечаниями о правительстве… единых государств Америки», предупреждал его, что безразличие в религиозных вопросах, каким бы безобидным оно ни было у просвещенных и рациональных людей, смертельно опасно для морали масс. Правительство, по его мнению, должно контролировать и направлять мысли этих «детей» так же, как это делают родители в отношении молодежи.28 Во второй половине своей жизни Дидро размышлял над тем, как разработать естественную этику, и признал свою несостоятельность: «Я не осмелился написать даже первой строки;… я не чувствую себя равным этому возвышенному труду».29

Какая мораль преобладала во Франции после сорока лет нападок на сверхъестественные верования? Отвечая на этот вопрос, мы не должны идеализировать первую половину восемнадцатого века. Фонтенель незадолго до своей смерти в 1757 году сказал, что хотел бы прожить еще шестьдесят лет, «чтобы увидеть, к чему приведет всеобщая неверность, разврат и распад всех связей».3030 Если это высказывание (вероятно, несправедливое по отношению к среднему и низшему классу) отражает истинную картину нравов высшего класса во Франции до выхода «Энециклопедии» (1751), то вряд ли мы вправе приписывать философам недостатки морали во второй половине века. Другие факторы, помимо упадка религиозной веры, ослабляли старый моральный кодекс. Рост благосостояния позволял людям финансировать грехи, которые раньше обходились слишком дорого. Рестиф де Ла Бретонн показал добропорядочного буржуа, сетующего на ухудшение французского характера в связи с переходом населения из деревень и ферм в города;31 Молодые люди бежали от дисциплины семьи, фермы и окрестностей к разъедающим контактам и возможностям городской жизни и защитной анонимности городских толп. В книге «Парижские ночи» Рестиф описал Париж 1780-х годов как водоворот малолетних преступников, мелких воришек, профессиональных преступников, женских и мужских проституток. Тэн полагал, что Франция 1756–88 годов была больна «бродягами, нищенствующими, всякого рода непримиримыми духами… нечистыми, грязными, убогими и дикими, порожденными системой; и на каждой социальной язве они собирались, как паразиты».32 Эти человеческие отходы социального организма были продуктом человеческой природы и правления Бурбонов, и вряд ли их можно приписать философии или упадку религиозной веры.

Возможно, некоторые азартные игры, процветавшие в Париже (как и в Лондоне), были связаны с неверием; но в них участвовали все — и благочестивые, и нечестивые. В 1776 году все частные лотереи были подавлены, чтобы быть объединенными в Королевскую лотерею. Тем не менее, часть сексуального хаоса в высших классах можно с полным основанием отнести на