Если когда-нибудь, по воле всех без исключения странников, появится произведение, где честные люди безжалостно разорваны на куски ловким преступником [un artificieux scélérat]… посмотрите вперед и спросите себя, может ли наглец… признавшийся в тысяче злодеяний, быть… достойным веры. Чего может стоить клевета на такого человека, что может прибавить одно преступление к тайной порочности жизни, скрытой более пятидесяти лет за самой толстой маской лицемерия?… Отвращайтесь от неблагодарного человека, который злословит своих благодетелей; отвращайтесь от жестокого человека, который без колебаний чернит своих старых друзей; отвращайтесь от труса, который оставляет на своей могиле раскрытие секретов, доверенных ему….. Что касается меня, то я клянусь, что мои глаза никогда не будут запятнаны чтением его произведений; я протестую, что предпочту его ругательства его похвалам».100

В 1783 году госпожа д'Эпинэ умерла. Дидро глубоко переживал эту потерю, ведь он наслаждался ее дружбой и ее салоном. Гримм и д'Гольбах были живы, но его отношения с ними были вялыми; каждый из них погрузился в узкий эгоизм старости; все, о чем они могли говорить друг с другом, — это о своих болячках. У Дидро это были нефрит, гастрит, камни в желчном пузыре и воспаление легких; он уже не мог подниматься по лестнице из своих комнат на четвертом этаже в библиотеку на пятом. Ему повезло, что у него есть жена; он свел свои измены к тоскливым воспоминаниям, а она исчерпала свой словарный запас; они жили в мире взаимного истощения.

В 1784 году он тяжело заболел. Жан де Терсак, куратор Сен-Сюльпис, который, потерпев неудачу с Вольтером, пытался искупить свою вину с Дидро, навестил его, умолял вернуться в Церковь и предупредил, что если он не примет таинства, то не сможет насладиться погребением на кладбище. Дидро ответил: «Я понимаю вас, месье ле Куре. Вы отказались хоронить Вольтера, потому что он не верил в божественность Сына. Что ж, когда я умру, пусть меня хоронят, где хотят, но я заявляю, что не верю ни в Отца, ни в Святого Духа, ни в кого-либо из Семьи».101

Узнав о его недугах, императрица Екатерина выделила ему и его жене великолепный номер на улице Ришелье. Они переехали туда около 18 июля. Он улыбался, видя, как вносят новую мебель; он мог пользоваться ею, по его словам, всего несколько дней. Он пользовался ею менее двух недель. 31 июля 1784 года он плотно поел, у него случился приступ коронарного тромбоза, и он умер за столом в возрасте семидесяти одного года. Его жена и зять уговорили местного священника похоронить Дидро в церкви, несмотря на его известный атеизм. Труп был похоронен в церкви Сен-Рош, откуда в неизвестное время он таинственно исчез.

Процессия продолжалась. Мабли умер в 1785 году, Бюффон — в 1788-м, д'Ольбах — в 1789-м. Рейналь, как мы уже видели, пережил Революцию, осудил ее варварство и удивил себя тем, что умер естественной смертью (1796). Гримм встречал все удары судьбы с тевтонским терпением. В 1775 году Иосиф II сделал его бароном Священной Римской империи, а в 1776 году герцог Саксен-Готский назначил его министром во Франции. Его «Литературная корреспонденция» после 1772 года в основном писалась его секретарем Якобом Мейстером, но Гримм писал острые статьи о литературе, искусстве, религии, морали, политике и философии. Он был единственным убежденным скептиком среди философов, поскольку сомневался и в философии, и в разуме, и в прогрессе. В то время как Дидро и другие верующие смотрели в будущее с утопией в глазах, Гримм отмечал, что это очень древний мираж, «иллюзия, которая передается из поколения в поколение»; и мы уже отмечали его предсказание в 1757 году о неизбежной «роковой революции».102 Когда наступила революция, ставшая убийственной, он вернулся в родную Германию и поселился в Готе (1793). Екатерина облегчила его бедность и сделала его своим министром в Гамбурге (1796). После смерти своей императорской благодетельницы он переехал жить к Эмилии де Бельсунс, внучке своей возлюбленной мадам д'Эпинэ. Он дожил до 1807 года, в основном благодаря воспоминаниям о тех волнующих днях, когда разум Франции вел Европу к головокружительной грани свободы.

IV. ПОСЛЕДНИЙ ФИЛОСОФ

Жан-Антуан-Николя Каритат, маркиз де Кондорсе, потомок старинного рода в Дофине, родился в Пикардии (1743), получил образование у иезуитов в Реймсе и Париже и в течение многих лет думал только о том, чтобы стать великим математиком. В возрасте двадцати шести лет он был избран в Академию наук. Позже, будучи ее постоянным секретарем, он составил элоги об ушедших членах, как это сделал Фонтенель для Французской академии. Вольтеру так понравились эти поминальные панегирики, что он сказал Кондорсе: «Публика желает, чтобы каждую неделю умирал какой-нибудь академик, чтобы у вас была возможность написать о нем».103 Он посетил Вольтера в Ферни (1770), отредактировал издание сочинений Вольтера для Бомарше и написал для него пылкую «Жизнь Вольтера». Д'Алембер уговорил его внести вклад в «Энциклопедию» и познакомил с Жюли де Леспинасс, на приемах которой он, несмотря на свою застенчивость, стал главной фигурой. В самом деле, по мнению Жюли, он стоял рядом с д'Алембером только по размаху интеллекта и, возможно, превосходил его по теплоте благожелательности. Он был одним из первых, кто присоединился к кампании против рабства (1781). Жюли помогла ему освободиться от безнадежной любви к мадемуазель д'Уссе, кокетке, которая воспользовалась его преданностью, но не вернула ее. Он утешался дружбой Жана-Батиста Сюара и мадам Сюар и жил с ними в довольном брачном союзе.

В 1785 году он опубликовал «Essai sur l' application de V analyse aux probabilités». В ней он предвосхитил теорию Мальтуса о том, что рост населения имеет тенденцию опережать производство пищи; но вместо того, чтобы выступать за сексуальное воздержание в качестве лекарства, он предложил контроль рождаемости.104

Он приветствовал Революцию как открытие двери в будущее всеобщего образования, справедливости и процветания. В 1790 году он был избран в муниципальный совет, который взял на себя управление Парижем. Он был избран в Законодательное собрание, которое управляло Францией с 1 октября 1791 года по 20 сентября