Шрифт:
Закладка:
В политическом плане мы только сейчас выходим из эпохи Руссо. Первым признаком его политического влияния стала волна общественного сочувствия, поддержавшая активную французскую помощь Американской революции. Джефферсон черпал Декларацию независимости из Руссо, а также из Локка и Монтескье. Будучи послом во Франции (1785–89), он многое почерпнул как у Вольтера, так и у Руссо; он вторил Жан-Жаку, полагая, что североамериканские индейцы «в своей общей массе наслаждаются бесконечно большей степенью счастья, чем те, кто живет под властью европейских правительств».88 Успех Американской революции поднял престиж политической философии Руссо.
По словам мадам де Сталь, Наполеон приписывал Французскую революцию Руссо больше, чем любому другому писателю.89 Эдмунд Берк считал, что в Учредительном собрании Французской революции (1789–91)
Среди их лидеров ведется большой спор, кто из них больше всего похож на Руссо. По правде говоря, все они похожи на него…Его они изучают, над ним размышляют; его они перелистывают в любое время, когда могут освободиться от трудовых будней или ночных распутств. Руссо — их канон Священного Писания;… ему они воздвигают свою первую статую».90
Малле Дюпан в 1799 году вспоминал, что
У Руссо было в сто раз больше читателей среди среднего и низшего классов, чем у Вольтера. Только он привил французам доктрину суверенитета народа….. Трудно назвать хоть одного революционера, который не был бы увлечен этими анархическими теориями и не горел бы желанием воплотить их в жизнь….. Я слышал, как Марат в 1788 году читал и комментировал социальный договор на публичных улицах под аплодисменты восторженной публики.91
По всей Франции ораторы цитировали Руссо, проповедуя суверенитет народа; отчасти именно экстатический прием, оказанный этой доктрине, позволил Революции продержаться десятилетие, несмотря на ее врагов и эксцессы.
На протяжении всех смен революций и реакции влияние Руссо на политику не ослабевало. Благодаря своим противоречиям, а также силе и страсти, с которыми он их провозглашал, он служил пророком и святым как для анархистов, так и для социалистов; ведь оба этих противоположных евангелия находили подпитку в его осуждении богатых и сочувствии бедным. Индивидуализм первого «Рассуждения» и его неприятие «цивилизации» вдохновляли бунтарей от Пейна, Годвина и Шелли до Толстого, Кропоткина и Эдварда Карпентера. «В пятнадцать лет, — говорит Толстой, — я носил на шее, вместо обычного креста, медальон с портретом Руссо».92 Эгалитаризм второго «Рассуждения» стал основной темой для вариаций социалистической теории от «Гракха» Бабефа через Шарля Фурье и Карла Маркса до Николая Ленина. «Вот уже столетие, — говорил Гюстав Лансон, — весь прогресс демократии, равенства, всеобщего избирательного права… все претензии крайних партий на то, чтобы стать волной будущего, война против богатства и собственности, все агитации трудящихся и страдающих масс были в некотором смысле делом рук Руссо».93 Он не обращался к ученым и высокопоставленным людям с помощью логики и аргументов; он говорил с людьми с чувством и страстью на языке, который они могли понять; и пыл его красноречия оказался в политике, как и в литературе, могущественнее скипетра пера Вольтера.
III. МАРЧЕ ФУНЕБРЕ
Дидро, увидев Вольтера в 1778 году, спросил друга: «Почему он должен умереть?»94 Похоронный марш философов, начиная со смерти Гельвеция в 1771 году и заканчивая смертью Морелле в 1819 году, кажется сардоническим комментарием к тщеславию и гордыне, но мы также можем задаться вопросом, почему некоторые из этих людей жили так долго, приглашая к себе все муки и унижения старости.
Более удачливые из них умерли до революции, утешенные сотней признаков того, что их идеи приближаются к победе. Кондильяк исчез в 1780 году, Тюрго — в 1781-м. Д'Алембер с неохотой пережил смерть мадемуазель де Леспинасс. Она оставила на его попечение свои бумаги, из которых явствовало, что в течение последних двенадцати лет жизни ее любовь была отдана Мору или Гиберу, оставив для него лишь дружбу, иногда с оттенком раздражения. «Д'Алембер тяжело ранен, — сказал Кондорсе Тюрго, — вся моя надежда на то, что его жизнь окажется сносной».95 Он вернулся к своим занятиям, но больше ничего важного не написал. Он посещал некоторые салоны, но жизнь ушла из его некогда блестящей беседы. Он отклонил приглашение Фредерика в Потсдам и приглашение Екатерины в Петербург. Он писал Фредерику: «Я чувствую себя человеком, перед которым простирается длинная пустыня, а в конце ее — пропасть смерти, и нет надежды встретить хоть одну душу, которая опечалилась бы, увидев, как он падает в нее, и не задумалась бы после его исчезновения».96
Он ошибался; многим было не все равно, хотя бы тем, кому он регулярно отсылал часть своих доходов. Хьюм в своем завещании оставил д'Алемберу 200 фунтов стерлингов,97 будучи уверенным, что эти деньги будут распределены между людьми. Несмотря на различные пенсии, д'Алембер жил просто до последнего. В 1783 году и он, и Дидро были тяжело больны — Дидро плевритом, д'Алембер — расстройством мочевого пузыря. Дидро выздоровел, а д'Алембер умер (29 октября 1783 года) в возрасте шестидесяти семи лет.
Дидро вернулся из своего русского приключения в октябре 1774 года. Долгое путешествие в тесной карете ослабило его, но он верно предсказал, что в его мешке осталось «десять лет жизни».98 Он работал над «Планом университета для правительства России» (который был опубликован только в 1813 году); предвосхищая развитие педагогики на 150 лет, он выступал за преимущественное внимание к наукам и технике, а греческий, латынь и литературу ставил почти в конец списка, между ними располагалась философия. В 1778 году он начал работу над «Essai sur les r ègnes de Claude et de Néron, et sur la vie et les écrits de Sénèque». Он отступил, чтобы попросить победивших американцев в их новом содружестве «предотвратить огромный рост и неравномерное распределение богатства и роскоши, праздность и развращение нравов».99 А в разделе о Сенеке
