Шрифт:
Закладка:
В январе 1769 года они переехали в фермерский дом в Мукене, недалеко от Гренобля. Там он писал последние, полубезумные страницы «Исповеди» и успокаивал нервы ботаникой. Тереза находила его нрав все более и более тяжелым; она сама страдала от ревматизма и неясных недугов, которые иногда сопровождают «перемену жизни». Молодожены поссорились настолько серьезно, что Руссо уехал в длительное ботаническое путешествие, оставив ей письмо, в котором советовал поступить в монастырь (12 августа 1769 года).48 Когда он вернулся и обнаружил, что она ждет его, их любовь возобновилась. Теперь он сожалел, что избавился от ее потомства. «Счастлив тот человек, — считал он, — который может воспитывать своих детей у себя на глазах!»49 Одной молодой матери он писал: «Самый сладкий образ жизни, который только может существовать, — это домашний… Ничто так сильно, так постоянно не отождествляется с нами, как наша семья и наши дети… Но я, говорящий о семье, детях… мадам, пожалейте тех, чья железная судьба лишает их такого счастья; пожалейте их, если они просто несчастны; пожалейте их еще больше, если они виновны!»50
Зима в Мукене в фермерском доме, подверженном всем ветрам, была тяжелой. Тереза молила о Париже. 10 апреля 1770 года супруги возобновили свою одиссею. Они провели приятный месяц в Лионе, где в рамках празднования в честь Руссо была представлена его оперетта «Деревенский девственник». Медленными шагами они проехали Дижон, Монбар, Осер. Наконец, 24 июня 1770 года, они достигли Парижа. Они сняли комнату на четвертом этаже его бывших апартаментов в отеле Сент-Эсприт на улице Платриер — теперь она называется улицей Жан-Жака Руссо — в одном из самых шумных кварталов города.
Он жил скромно и тихо, копировал музыку, чтобы заработать, и занимался ботаникой; теперь (21 сентября 1771 года) он написал свое письмо с выражением почтения Линнею.51 Когда стало известно, что он находится в Париже, к нему приехали старые друзья и новые почитатели: принц де Линь (который предложил ему дом в своем имении под Брюсселем), Гретти и Глюк (которые приехали обсудить с ним музыку), драматург Гольдони, певица Софи Арнульд, наследный принц Швеции Густавус и молодые авторы, такие как Жан-Жозеф Дюсоль и Жак-Анри Бернарден де Сен-Пьер. В 1777 году он получил то, чего так жаждал и так не хватало Вольтеру, — визит императора Иосифа II.52 Его свободный вход в Оперу (как композитора) был восстановлен, и он иногда ходил туда, особенно чтобы послушать Глюка. Бернарден де Сен-Пьер описывал его (теперь ему было шестьдесят лет) как стройного, хорошо сложенного человека с «высоким лбом и глазами, полными огня;… глубокая печаль в морщинах на лбу и острая и даже едкая веселость» 53.53
Несмотря на обещание, данное в 1762 году, не писать больше книг, Руссо был вынужден возобновить сочинение из-за постоянных нападок своих врагов. Чтобы ответить на них, а также на все враждебные сплетни Парижа и Женевы, он взялся за «Исповедь» (1765). Теперь (в ноябре 1770 года) она была завершена, и Руссо, хотя и не хотел публиковать ее целиком, решил, что некоторые части, имеющие отношение к нападкам, должны быть обнародованы в Париже. Поэтому в декабре он читал Дюсо и другим в своей комнате длинные отрывки из своей величайшей книги; чтение продолжалось семнадцать часов, прерываясь на два поспешных свертывания.54 В мае 1771 года он провел еще одно чтение, перед графом и графиней д'Эгмон, принцем Пиньятелли д'Эгмон, маркизой де Месме и маркизом де Жюинье. В заключение он бросил пламенный вызов:
Я написал правду. Если кто-либо слышал о вещах, противоположных тем, которые я только что изложил, будь они тысячу раз доказаны, он слышал клевету и ложь; и если он отказывается тщательно изучить и сравнить их со мной, пока я жив, он не друг справедливости и истины. Со своей стороны я открыто и без малейшего страха заявляю, что тот, кто, даже не читая моих сочинений, своими глазами рассмотрит мой нрав, характер, манеры, наклонности, удовольствия и привычки и назовет меня бесчестным человеком, сам заслуживает виселицы.55
Те, кто его слышал, пришли к выводу, что он близок к психическому расстройству, судя по его сильным эмоциям. Дюсо назвал подозрения и упреки Руссо недостойными «великодушного, добродетельного Жана Жака»; эта критика положила конец их дружбе.56 Другие слушатели донесли отголоски этих чтений до парижских салонов, и некоторые чувствительные души почувствовали, что Руссо их обидел. Мадам д'Эпинэ написала генерал-лейтенанту полиции:
Я должен еще раз сообщить вам, что человек, о котором я говорил с вами вчера утром, читал свою работу господам Дорату, де Пезаю и Дюсольксу. Поскольку он использует этих людей в качестве доверенных лиц пасквиля, вы имеете право сообщить ему, что вы об этом думаете. Я считаю, что вы должны говорить с ним достаточно любезно, чтобы он не жаловался, но достаточно твердо, чтобы он не повторил своей ошибки. Если вы дадите ему честное слово, я думаю, он его сдержит. Простите меня тысячу раз, но на карту было поставлено мое душевное спокойствие.57
Полицейские попросили Руссо больше не давать показаний, и он согласился. Он пришел к выводу, что никогда в жизни не сможет добиться справедливого слушания, и это чувство разочарования помогло ему разгрузить разум. После 1772 года он закрыл свою дверь почти для всех посетителей, кроме Бернардена де Сен-Пьера. Во время своих одиноких прогулок он подозревал врага почти в каждом прохожем. Однако, несмотря на эти призраки враждебности, его натура оставалась в основном доброй. Он подписался, несмотря на сопротивление Вольтера, на фонд статуи Вольтеру. Когда один аббат прислал ему брошюру с осуждением Вольтера, он отчитал автора: «Вольтер, — сказал он ему, — без сомнения, плохой человек, которого я не собираюсь восхвалять; но он сказал и сделал так много хорошего, что мы должны приоткрыть занавес над его нарушениями».58
