Шрифт:
Закладка:
Анита смотрела ей вслед. Какая удивительная встреча, в Москве они жили на одном этаже и вот встретились в Америке.
Анита дошла до магазина, купила молоко, из почтового ящика достала несколько писем и поднялась в квартиру.
— Я ждала этого письма, — обрадовалась старуха и тут же его вскрыла. — Так им и надо, пусть платят, тридцать шесть долларов не такие большие деньги, но все же деньги, лучше, чем ничего. Я получаю их от Германии уже много лет за то, что я еврейка и прошла войну. Шесть миллионов евреев было убито во время Второй мировой войны, — напомнила старуха и положила письмо на маленький стол рядом с креслом.
— А в моей стране было убито двадцать шесть миллионов во время Второй мировой войны, — отозвалась Анита.
— Мне совершенно все равно, сколько миллионов было убито в твоей стране, я еврейка, и меня интересуют только евреи, — закричала старуха.
Анита молча села в кресло, такое чувство, словно ее ударили по голове. Она пришла в ужас от того, что вот этой маленькой девяностодвухлетней старухе, которая видела войну собственными глазами, все равно, что было убито двадцать шесть миллионов человек, и неважно, в какой стране.
«Германия платит ей тридцать шесть долларов месяц за месяцем, год за годом?! За что? Она даже в плену не была, живая осталась!? — думала Анита и вспомнила свою бабушку. — А почему Германия не платила деньги моей бабушке, у которой убили двух двадцатилетних сыновей?!»
Хотя Анита была тогда маленькой девочкой, но на всю жизнь запомнила, как ее бабушка остановилась как — то возле дороги, заплакала и сказала: «По этой дороге мои сыновья ушли на войну и не вернулись».
«Или мой сосед по этажу — он четыре года был в плену у немцев, но Германия ничего ему не платила за годы мучений. Почему Германия не платит за смерть двадцати шести миллионов людей моей страны, и что осталось бы от нее, если бы платила? А тогда за что вот этой ядовитой старухе платят деньги из года в год?!
Странно, очень странно получается, ведь двадцать шесть миллионов намного больше, чем шесть миллионов! Раньше я никогда не думала о таких вещах, как же я сильно изменилась!»
На следующее утро старуха набросила на свой ходунок ночную рубашку и вышла из комнаты с суровым лицом. Она медленно двигалась по коридору, ее узкие глаза рыскали из стороны в сторону и что — то искали.
Анита, как всегда, ждала ее возле кухни.
— Сними белье с моей постели, принеси все кофточки и брюки, которые я надевала в эти дни, и отнеси их в комнату со стиральной машиной, — велела она ледяным тоном.
Анита принесла все, что требовалось, старуха стояла возле стиральной машины, облокотившись на нее и положив руку на лоб.
— Теперь иди на кухню, приготовь мне завтрак, после того, как приму душ, пропылесосишь всю квартиру, чтобы нигде не осталось ни пылинки.
— Хорошо, — кивнула Анита.
После душа Анита помогла Эстер одеться, натерла пудрой ноги, а после ходила из комнаты в комнату и пылесосила серое ковровое покрытие.
— Не забудь пропылесосить под моей кроватью, именно там могут скопиться всевозможные микробы, — распорядилась старуха, сидя перед телевизором.
— Я уже пропылесосила.
— Пойду проверю, и не дай Бог, если говоришь неправду, сразу потеряешь работу, — пригрозила она и медленно, со строгим непроницаемым лицом отправилась проверять. Через пару минут она вернулась, села в кресло и молча, не сказав ни слова, уставилась в телевизор.
На следующее утро, когда старуха вышла из своей комнаты, у нее снова было суровое, почти грозное лицо.
— Сегодня ты поливаешь цветы, смотри, чтобы ничего не забыла, — сказала она с непроницаемым лицом.
— Хорошо, — кивнула Анита.
Ей было смешно и непонятно, почему полить три небольших цветка в горшочках казалось старухе такой большой проблемой.
Она полила их, пока старуха завтракала, боковым зрением наблюдая, как та следила за ней, то поглядывая в телевизор, то на нее. Вскоре Аниту начало раздражать, что Эстер ничего не смотрит кроме новостей, из — за этого в доме стояла такая тяжелая атмосфера, будто вот — вот настанет конец света. Некрасивое, непроницаемое лицо старухи, особенно ее глаза, такие злобные, такие узкие, уничтожали все положительные эмоции в пределах квартиры.
У Аниты было такое чувство, будто она служит в армии у самого строгого начальника, ей отдавали приказы, и она их выполняла.
Любая домашняя работа, будь то стирка или уборка, которая для Аниты была естественной, преподносилась старухой как трагедия. Именно в тот определенный день, который она считала правильным, надо было делать дело, иначе катастрофа, даже помыть плоскую люстру величиной с тарелку было большим делом. В эти определенные дни, дни мытья и стирки, в доме была такая напряженность, что Аните приходилось принимать успокоительные таблетки.
Каждые две недели дочка забирала старуху к врачам на всякие процедуры, они отсутствовали два — три часа. За это время Анита покупала в соседнем магазине продукты и готовила себе еду. Однажды, вернувшись из больницы, Эстер направилась в маленькую комнату со стиральной машиной и сушилкой, встала напротив счетчика и долго его разглядывала.
Потом с суровым непроницаемым лицом подошла к Аните и поинтересовалась:
— Анита, с тех пор, как ты живешь в моем доме, я плачу за электричество больше. Скажи мне правду, чем ты занимаешься, когда меня нет?
Анита очень удивилась:
— Ничем, а чем я могу заниматься?
Старуха помолчала и выдала:
— Запомни, с этого дня я буду проверять счетчик, — сказала она строго.
И она выполнила свое обещание. Перед тем как дочь забирала ее, переписывала данные счетчика, вернувшись домой, тут же подходила к нему и сравнивала цифры. Ничего подобного за всю жизнь Анита не видела и не слышала.
Однажды утром старуха вышла из своей комнаты, держа в руках конверт.
— Вот тебе пятьсот двадцать пять долларов. Со следующей недели буду платить тебе пятьсот, то есть две тысячи долларов в месяц. В России ты никогда не получала такую зарплату, не так ли? Налоги ты не платишь, для тебя это хорошие деньги.
