— Мам, я это знаю, — говорила Эмма. Свой мобильник она сжала в руке так крепко, что суставам пальцев стало больно.

— Ничего не понимаю. Ты что-нибудь сделала не так? — ее мать переспрашивала одно и то же третий раз за десять минут

— Эйлин, — отец сказал это таким тоном, каким говорил всегда, когда ее мать принималась возмущаться особенно неистово.

— Вакансию заморозили. Такое случается постоянно, — пыталась объяснить Эмма, сворачивая на Бридж Стрит и пересекая по мосту Тач-Брук, которая из-за недавних обильных весенних дождей превратилась из неширокой речки в полноводный поток

— Эмма, ты расстроилась? — спросил папа.

Расстроилась ли она? Уж точно была задета ее гордость — этого отрицать она не могла. Также она не могла игнорировать, что велик был соблазн уйти работать на организацию, а не на себя: безопасность, пособия, регулярно выплачиваемая зарплата, отгулы на праздники. Сейчас у нее не было ничего из вышеперечисленного, но зато у нее была Turning Back Thyme — ее компания, ее команда.

— Эмма? — забеспокоился ее папа, заждавшийся ее ответа.

Она поправила сползавшую с плеча свою холщовую сумку, набитую продуктами.

— Я думаю, — сказала она.

— Я могла бы позвонить Бетани, — не унималась мать. — Хоть она теперь высоко летает и у нее имеет большие связи, но мы с ней выросли в одном квартале в районе Кройдон, и она об этом еще не забыла. Муж ее кузины играет, вроде бы, в гольф с исполнительным директором Королевского общества ботанического наследия.

— Мам, не надо, спасибо. Это не поможет, если у них не выделено бюджета на ту вакансию. Ко всему прочему, работу над заказом в Хайбери я завершу совсем не скоро, не раньше чем через несколько месяцев, — ответила Эмма. А про то, чтобы взвалить на себя еще больше работы, даже и речь пока не идет, она будет в силах сделать это тоже лишь много месяцев спустя. Ох, вот бы было здорово клонировать себя, чтобы, таким образом, одновременно работать на двух работах …

Эмма услышала, как к ней приближается какой-то мотоцикл, его двигатель стрелял громкими хлопками в глушитель.

— Ты где? — спросил папа.

— Просто иду домой, — сказала она.

— Домой? — спросила мать.

— В Боу Коттэдж, — поправила она себя.

— Хорошо, потому что нам тут на миг послышалось, что это прозвучало, словно…

— Ой, отстань от нее, Эйлин, — сказал папа со смехом. Эмма живо представила, как он при этих словах игриво пихает локтем жену.

— Все, что я хочу сказать тебе, Эмма, так это то, что уж если ты соберешься осесть где-то, так пусть это будет где-нибудь поближе к Лондону или в Суррее. Только не Мидлендс, — сказала мать.

— Я сейчас нахожусь меньше, чем в 10 милях от трассы М40, которая прямой стрелой упирается в Лондон, — возразила Эмма, — А могла бы вообще умотать да хоть в Инвернесс, помнишь, я там в предыдущий раз работала.

— Шотландия, — у ее матери аж дыхание перехватило. — Это все Чарли виноват.

Эмма закатила глаза, выражая свое несогласие. Занятая телефонным разговором с родителями, она незаметно для себя быстро дошла из поместья в деревню Хайбьери, вокруг были лавки, магазинчики.

— Чарли, все то время, сколько я его знаю, в Шотландии не жил. И вообще, никто нигде обосновываться не собирается.

— Она сейчас нелепа и сама это понимает, — сказал папа. Громкую связь он при этом отключил и теперь голос его звучал гораздо гуще, чище

— Я не такая, — Эмме было слышно, как там, на заднем фоне, мать упрямо оправдывалась.

— Она сейчас нелепа, — сказала Эмма.

Ей было слышны шаги, папа вышел в другую комнату, там продолжил разговор:

— Все дело в том, что она никак не может забыть, каково это — постоянно беспокоиться о деньгах. Вот почему она тебя так настойчиво заталкивала в университет

— А я вместо вуза пошла учиться на курсы при Королевском садоводческом обществе, — проговорила Эмма; все тогдашние материны аргументы она преотлично помнила до сих пор: — В университете я была бы несчастна.

— Я это знаю. Но также я знаю и то, что твоя мать хочет добра, — сказал папа.

Эмма вздохнула:

— Да, намерения у нее добрые, знаю.

— Ты хорошая дочь, — сказал он.

— Вы вдвоем могли бы как-нибудь выбраться в Хайбери. Вам тут может понравиться, — сказала она.

— Если это произойдет, думаю, что твоя мать будет переживать не больше и не меньше, чем всегда.

— Когда мне было лет двадцать, меня ее реакция реально напрягала, — сказала она.

— А теперь? — спросил он.

— Теперь я считаю, что я взрослая и имею право устанавливать границы, а мама может уважать их. Хотя бы их бóльшую часть.