— Ага, и сад должен идти под вырубку.

— Нет, — проговорила она твердо. — Только не сады.

— Диана, будь же разумна. Приказ есть приказ, — принялась увещевать ее золовка, — Уверена, тебе разрешат сохранить кухонный садик.

— Я действую сейчас абсолютно разумно. Зеленые комнаты — полезны и они — используются. Их нельзя взять и перелопатить, — ответила Диана.

— Какой толк от цветов на войне? — спросил мистер Джонс.

— Цветы — для солдат, — произнося это, она решительно расправила поникшие было плечи.

— Для солдат? — переспросил он.

— Да, — сказала она, — Они — целебные.

— Целиком и полностью согласен с миссис Саймондс, — произнес капитан Гастингс, встав рядом с ней. — Я могу засвидетельствовать целебное воздействие природы на вернувшихся после боев.

— Капитан Гастингс прав, — сказала старшая медсестра. Диана обернулась на нее, но та выглядела все такой же суровой, как обычно, просто в этот раз так вышло, что они очутились в одном окопе. — Мы имеем дело с людьми, которым довелось пройти через, пожалуй, одни из самых тяжелейших испытаний, какие только можно представит. Сад приносит им умиротворение, дает избавление, пусть ненадолго.

— Да неужели? — Диана расслышала тихое ворчание своей золовки.

— Неужели вы хотите лишить раненого, которые только пошел на поправку, шанса побыть в мирной обстановке, мистер Джонс? — строго спросила Диана.

Фермер набычился, помотал головой:

— Приказ о реквизиции….

— Эта земля используется. Приказ касается неиспользуемых земель. Если позже я получу повторный приказ вырубить все сады, так тому и быть. Но сейчас вы можете довольствоваться лишь луговиной, — заявила она.

Обведя взглядом лица окружающих, глядевших на него с ожиданием и надеждой, мистер Джонс хмыкнул:

— Мне тоже высланы строгие предписания, сколько полей я должен засадить. С одной только этой луговиной земель у меня все равно будет недостаточно. Это мне тоже нужно. — Он показал пальцем на длинную полосу цветников.

Диана призадумалась: она понимала, что если мистер Джонс не сдаст то количество урожая, которое от него требуют, то будет обязан ответить, по какой причине, и что из-за этого в Хайбери может нагрянуть правительственная следственная комиссия.

Она коротко согласно кивнула:

— Вы можете взять вот ту небольшую территорию и луговину. Ни больше, ни меньше.

Через мгновение мистер Джонс уже кричал, повернувшись назад:

— Теперь порядок! За работу, леди!

Лишь теперь, когда фермер отвернулся, Диана позволила себе издать долгий вздох облегчения. Теперь сады в безопасности.

— Благодарю вас, капитан Гастингс, — сказала она.

— Не за что, — он склонил голову в поклоне, — Бесславно было бы потерять такую красоту, даже ради благой цели.

— Я признательна за поддержку и вам тоже, — сказала Диана, обращаясь к медсестре.

— Я сказала правду. Сады действительно помогают бойцам, — ответила та.

— Тогда, прошу вас, поощряйте их, чтобы они пользовались садами по назначению. Ну а уж если кому придет на ум захватить с собою на прогулку по зеленым комнатам пару секаторов, я буду счастлива найти для них заделье, — сказала она.

Медсестра кивнула:

— Уверена, среди наших раненых найдутся такие, кто искренне захочет и будет физически в силах осуществить это ваше пожелание.

— Мисс Педли, я не знаю, как и чем отблагодарить вас за все то, что вы сделали сегодня. Эти сады много значат для меня, — Диана умолкла на какое-то время, стараясь проглотить ком в горле, — Пожалуйста, не стесняйтесь пользоваться всеми садами в любое время, как только вам заблагорассудится.

— О, я не могу…

— Бэт у нас художница, — встряла в разговор мисс Аддертон.

Диана удивленно приподняла бровь:

— Вот как?

— Я просто делаю карандашные наброски, то там, то здесь. Ничего более, — смутилась мисс Педли.

— Она меня нарисовала на обрывке картонной коробки, так быстро, знаете ли. Я глазам поверить не могла. Получилось ну вылитая я, — поделилась мисс Аддертон.

— Рисованием я просто балуюсь, — настаивала мисс Педли.

— Надеюсь, вы не собираетесь сделаться одной из тех женщин, которые отказываются верить в себя и зарывают в землю собственные таланты, — сказала Диана.

Не повторяй мою ошибку.

Девушка уже была готова продолжить возражать, даже рот приоткрыла, но подумала и — кивнула головой в знак согласия.

— Хорошо, — сказала Диана.

Ты не отказывалась верить, ты просто сдалась, сдалась по всем фронтам.

— Мисс Аддертон, уверена, у вас имеются обязанности на кухне, к которым пора вернуться, — добавила хозяйка поместья.

Она не стала ждать ответа. Вместо этого Диана пошла обратно к дому прямо по прекрасной зеленой луговине, которой не суждено встретить свое следующее лето.

Она засунула руки в карманы своего длинного кардигана — никак не могла унять дрожь в руках.

Уже в доме, на подходе к своему укромному убежищу — тем немногим комнатам, что не были у нее отобраны и еще оставались ее собственностью, — она увидала отца Делвина: он сидел в кресле-каталке, вытянув раненую ногу перед собой, костыли стояли рядом.

— Вы можете любому генералу преподать пару уроков того, как надо проявлять силу, миссис Саймондс, — своеобразно поприветствовал он ее

— Откуда вам известно, что там стряслось? — спросила она, осторожно вытаскивая руки из карманов.

Он жестом указал на лужайку:

— К сожалению, это было легко, как дважды два. Просторную ровную луговину, такую как эту, в какой-то момент они непременно захотели бы оттяпать для сельхознужд. Трудармейки на тракторах лишь подтвердили это мое опасение.

— Да, что ж, большая часть сада может оставаться нетронутой. По крайней мере, сейчас это так, — сказала она.

— Сад многое значит для вас, — произнес он.

Она непроизвольно расправила плечи:

— Сад нужен бойцам.

— Но ведь в этом сокрыто нечто большее, не так ли, миссис Саймондс? — она не ответила, тогда он указал на пустое кресло-каталку возле своего: — Прошу, сядьте же.

— Вы хоть понимаете, что в моем собственном доме не я приглашаю вас присесть, а приглашаете меня присесть вы, — хозяйка особняка обратила его внимание на покоробившую ее фразу.

— Разве вам никогда не хотелось, чтобы кто-нибудь позволил вам передохнуть хоть на минутку, — задал он встречный вопрос.

У нее защемило в груди. Отчего такая мелочь, такая простая фраза, так глубоко ранила ее? Почему одна лишь мысль о том, что кто-нибудь может увидеть, как много злобы и горечи скопилось там, в глубине ее души, внушала ей такой страх?